Небесная тропа

Если бы Ольга могла иметь детей! Но после смерти Эрика она пошла работать. И ее как молодую не обремененную детьми женщину тут же отправили на лесозаготовки. Она таскала сырые двухметровые бревна и грузила их в вагоны. Каждый тащил свое бревно в одиночку: иначе не выполнишь норму, не получишь положенную пайку хлеба. И нет даже настила, чтобы закатить бревна в вагон. Кого волновали подобные мелочи! Она не понимала теперь, как могла тогда, иссохшая как скелет, с опухшими ногами, таскать двухметровые неподъемные бревна? Оказывается, могла. Только после этого уже никого не могла родить. Бессмысленное изуверство? Или осмысленное? С годами она бросила искать ответ на этот вопрос.

Постепенно жизнь стала казаться кирпичом на шее. От кирпича нельзя избавиться, потому что существует еще и веревка, на которой этот кирпич висит. Веревка душит и лишает воли. Душа немеет. И так длится бесконечно. Пока в один страшный день она не очнулась и не поняла, что осталась одна. Сергея не стало, и вместе с его смертью рухнула непосильная громада обязанностей. Но пустота оказалась еще более непереносимой. Другая бы кинулась искать мужа. Она попыталась найти сына.

Тогда-то в ее жизни и появился Сеня Гребнев. Он приходился ей дальней родней, какая в нынешней городской жизни и за родню-то не считается. Сын умершего двоюродного брата, он страшно мешал его вдове, переехавшей в город и срочно обустраивающей свою жизнь. И вышло почти само собой, что Сеня переехал к Ольге Михайловне и стал жить у нее. Она и в школу его снаряжала, и по кружкам водила, и в бассейн абонемент доставала на работе, и на елки билеты, и в пионерлагеря путевки. Такие обычные, знакомые по чужим разговорам пошли у нее хлопоты: к открытию магазина успеть, чтобы творог достать, потом в очередь за колбасой, на рынок за фруктами съездить. Первые два года Ольга Михайловна была абсолютно счастлива. Ей казалось, что она вновь обрела сына. Но потом… Постепенно, подспудно стала всплывать в сознании мысль: «Эрик был бы совсем другим…»

Поначалу она гнала от себя эту гадкую мыслишку, но та возвращалась снова, и уже невозможно было ее отогнать, позабыть. Оставалось только в нее поверить. Не то чтобы Сеня был плох или глуп или обладал какими-нибудь пороками. Напротив, он неплохо учился, его хвалили в школе, особенно по математике и литературе, он даже озорничал и строптивился меньше других мальчишек, и все восторгались: «Какой прилежный, какой хороший мальчик!» Но это был не Эрик! И никогда не станет Эриком! Ольга Михайловна все сильнее мучилась от этого и так старательно скрывала свое разочарование, что и Арсений стал догадываться об ее чувствах к нему. Чем больше старалась она их скрыть, тем сильнее росло отчуждение. Поступив в институт, Арсений окончательно покинул ее, сохранив лишь поверхностное чувство признательности и забитое, как гвоздь, в сознание понятие «должен». Она же ощутила непереносимую обиду, будто он смертельно ее оскорбил. С каждым днем после его ухода долг Арсения все возрастал, и все возрастала обида, не заслоняя, впрочем, надежду на внезапное всепонимание и примирение.

Но теперь, с появлением Эрика, настоящего Эрика, — а Ольга Михайловна ни минуты не сомневалась, что этот паренек из параллельного мира ее сын, она ощутила и поняла наконец свою огромную вину перед Арсением.

Она сняла трубку и заколебалась, не решаясь набрать номер. Старинные часы захрипели и начали отбивать удары. Она считала, прижимая телефонную трубку к груди. Один, два, три… Сколько раз она слышала, как бьют эти часы? Девять, десять… Может быть, она зря беспокоится? Одиннадцать… Нет, нет, что-то случилось, она чувствует это… Двенадцать… Ольга Михайловна решилась и набрала номер. У Арсения никто не отвечал. Ольга Михайловна положила трубку. Она вновь подсела к окну — ждать. Минута проходила за минутой, час за часом, а Эрик все не появлялся. Прожитая жизнь медленно, день за днем текла перед глазами. Необыкновенно длинная, однообразно нудная и отвратительно неинтересная жизнь. Отсиживание на работе, стояние в очередях, записи на «получение» холодильника, мебели, стиральной машины. Разве стоит ради этого жить? Только Эрик, тот крошечный, и этот, нынешний, был в ее жизни подлинным, настоящим, желанным. Но всякий раз, обретая, она тут же теряла.

Она заснула уже под утро, недолгим, но очень крепким, похожим на забытье сном. Но даже во сне она помнила, что ей очень плохо. И сон ей приснился странный, с полным ощущением реальности. Звуки запахи, цвет — ни в чем не было иллюзорной условности, свойственной снам. И эта неправдоподобная, голографическая достоверность ее ужаснула.

Снилось, что кто-то ходит по коридору, заглядывает в двери, двигает вещи. Вот отворяется дверь в соседнюю комнату: ни с чем не может Ольга Михайловна спутать скрип этих петель.

— Эрик!