Небесное чудовище

И разве в ту ночь, придумывая имя Пеплу, я не была в него влюблена? Но… Могла бы я умереть за него? Прикладываю руку к своему сердцу и вдруг понимаю: нет. Значит ли это, что я – большее чудовище, чем древний Юэ Ту?

Когда понимаю все это, у меня опускаются руки. Я и сама готова впасть в кризис или эту – как там ее? – прокрастинацию. Лечь рядом с Вэньчаном в гамак, покачиваться и смотреть в небеса…

Я наконец осознаю, что лишь обманываю себя: я не изменилась. Я все та же эгоистичная и парящая над миром Дайюй Цзиньхуа, Богиня Чудовищ, рожденная из Предвечного Хаоса, которой нет дела ни до кого, кроме себя самой. Глупо было думать, что я изменюсь, пока Она во мне скалит зубы и жаждет человеческой плоти. Глупо думать, что стану другой, пока малодушно сваливаю все на Нее и пытаюсь убежать от себя…

А еще лгу самой себе: не чудовища не умеют любить, а именно я. Но вопрос в том, хочу ли учиться? Без любви нет созидания и настоящих изменений – значит, и Глобальный Сюжет мне не переписать.

Осознание этого буквально придавливает меня. Бессильно опускаюсь обратно за стол, подпираю голову рукой и смотрю в пустоту.

Ладонь Пепла ложится на мое плечо, сжимает его.

– Цзиньхуа права, – говорит он, – мы – боги. Мы не можем просто так сидеть сложа руки и ждать, куда вывернет Сюжет. Три Мира на наших плечах.

Ответственный мой, хороший. Я улыбаюсь, слушая его слова. Пепел говорит искренне, он и вправду так думает и живет.

Но к концу речи голос его слабеет и падает вниз, будто перезревший плод с Дерева Феникса:

– Неужели ничего нельзя изменить? Не верю, что нет способа!

– На самом деле, – произносит Вэньчан, словно возвращаясь в эту реальность, – способ есть, и довольно простой: нужно лишь взять в руки Кисть Творения, ту самую, которой были написаны первые иероглифы будущего мира, и начать создавать новый сюжет.

– Так за чем дело стало? – Моему возмущению нет предела. – Бери и пиши!

– Я бы рад, – говорит Вэньчан, горестно вздыхая, – но вот беда: два тысячелетия назад у меня украли эту Кисть…

Что ж ты за творец такой, хочется заорать мне, если позволил кому-то взять такой важный артефакт?

Но он и сам не рад – роняет голову в ладони и едва не плачет.

– Есть предположения, кто это мог сделать? – спрашивает Владыка Дня.

Чжуи и Куйсин испуганно смотрят на него, а затем тощий Куйсин нависает над пухлым Чжуи, что-то шепча ему на ухо.

Вэньчан оглядывает нас и спрашивает:

– Знаете ли вы, откуда берутся бесы?

– Бесы? – произношу я и будто выплевываю это слово. Боюсь, что оно измарает язык.

– Да-да, именно они, – продолжает безжалостный Создатель.

Мы переглядываемся с Пеплом и дружно пожимаем плечами: откуда ж нам знать? Никто и никогда не интересовался природой бесов, их появлением, происхождением. Знали лишь, что они – абсолютное зло, поэтому их надо убивать, уничтожать, стирать с лица мироздания.

– Бесов создаем мы, боги, – говорит Вэньчан. – Они рождаются из наших ошибок.

– Это значит… – ахаю испуганно.

Вэньчан подтверждает:

– Да, так и есть. Бесы вечны, потому что от ошибок не застрахован никто, даже мы, небожители.

– То есть Изначальная Бесовка родилась…

– Из моей изначальной ошибки, – со вздохом подтверждает Создатель Всего Сущего.

Слова падают, будто поминальную табличку над могилой поставили. Окончательно, бесповоротно, страшно.

– И убить ее, следовательно, можешь только ты? – произношу я, склоняя голову и поглядывая на Творца.

– Нет, – едва не стонет он, – я могу лишь постараться исправить свою ошибку.

– Стоп! – вскидывает ладонь Пепел. – Победить Бесовку – это хорошо. Но какое отношение это имеет к Кисти Творения?

– Самое прямое. – Вэньчан поднимается из-за стола, заводит руки за спину и начинает ходить туда-сюда. – Эту ошибку я совершил, взяв в руки Кисть!

– Каким образом?! – недоуменный возглас вырывается одновременно у всех. Мы так и застываем с открытыми ртами, как птенцы, ожидающие, что мама-птица сейчас положит туда толстую гусеницу. Только мы ждем, когда нас накормят знаниями.

– Иногда, – пространно поводит рукой Создатель, – автор задумывается о свободе творчества. О том, что на самом деле он может совершить все, пока в его руках Кисть, а перед ним – белый лист. И не важно, бумага это или Полотно Мироздания – автор желает попробовать: а что будет, если я создам злого персонажа? Абсолютно злого, без единого проблеска света в душе. И пишет его, увлекается, вкладывает душу. И персонаж оживает. В этом и есть суть творения: оживить, дать душу. Только иногда творение перешагивает холст и вырывается в реальный мир, круша и уничтожая все на своем пути. И противопоставить ему нечего, ведь ты сам создал это зло абсолютным. Теперь сиди и смотри, как оно разносит созданный тобой же с таким тщанием мир… – Он останавливается, задирает голову вверх и часто-часто моргает длинными, будто опахала, ресницами. – Это я написал Изначальную Бесовку. Я не смог ее удержать, а она… Она потом утащила мою Кисть.

Повисает тишина. Такая, от которой звенит в ушах. Которую нарушает только беспокойное биение сердец.