Небьющееся сердце

А когда наконец Старая Юля, забрав Кирюшу, ушла, и она осталась одна, такая смертная тоска навалилась на нее, такое чувство одиночества и вины за что-то, чего она не сделала, чтобы облегчить мамины страдания: не повезла ее к целителю или знахарю, не ставила свечки каждый день… Но мама верила только в медицину и всегда отказывалась. Надо было настоять, убедить, заставить, пригласить знахаря домой, наконец. Оля вспомнила, что так и не успела расспросить маму об отце, думала, что успеет, что еще есть время, что мама уснула, а это была агония… Не были сказаны какие-то последние важные слова… А теперь поздно… поздно! Ничего не вернуть, не договорить, не дорассказать. Она довела себя до полного изнеможения этими мыслями и, свернувшись калачиком, лежала, одетая, на тахте, испытывая ужас от чьего-то враждебного молчаливого присутствия в комнате, одиночества и беззащитности, словно мама, уходя, бросила ее на произвол судьбы, один на один с темными силами, от которых заслоняла всю жизнь, с самого момента рождения. Она лежала, боясь шевельнуться, прислушиваясь к едва слышным звукам, скрипам, шорохам и шепоткам, наполнявшим дом.

– Надо было уйти с Юлей и Кирюшей, – в который раз подумала она.

Часы у соседей за стеной пробили двенадцать. Час призраков. Мамин дух еще здесь, сказала Марья Николаевна. Оля вспоминала разные случаи из детства, смешные, трогательные и печальные. Однажды мама отшлепала ее, один-единственный раз, за то что она ушла со двора и потерялась, а ей было велено ждать и никуда не уходить. А однажды мама упала в воду с деревянных мостков, когда наклонилась, чтобы прополоскать купальник. Они тогда гостили у дальней родственницы, Полины, в небольшом старинном городке, утыканном золотыми церковными луковицами Святой Катерины, Святой Софии, Спаса, с выверенно простыми, честными и строгими, без декоративной шелухи, линиями. Маленькая Оля хохотала до слез, когда мама вынырнула, и ее красивые локоны развились и… Оля рассмеялась.

Перед ее мысленным взором появилось лицо Полины, хмурой, большой, по-мужски широкоплечей, женщины. Она все время смотрела на Олю, и та робела под ее тяжелым взглядом. Больше они к Полине не ездили, и она с тех пор ее не видела. А когда Оля пошла в первый класс, мама каждый день провожала ее, нарядную, с белыми бантами в тонких косичках, и несла портфель.

Родители Оли расстались, когда Оле было десять месяцев, и она никогда в жизни не видела отца, даже на фотографии. Она собиралась расспросить маму о нем, но боялась огорчить… а теперь уже поздно… поздно! Ни одной фотографии, ни одного письма, ни одной его вещички, никаких следов человека, который был ее отцом. Ничего! А почему мама не вышла замуж вторично? Ведь красивая была… У них с мамой одна судьба – одиночество.

На рассвете наконец измученная Оля уснула.

Она проснулась около десяти утра, разбитая и вялая. Сварила кофе, сидела и пила, тупо уставившись на стенной календарь. Тринадцатое мая. Надо сходить к маме… как она там, одна… Да, Старая Юля сказала, что в садике попросили Кирюшино свидетельство о рождении, не забыть найти. Она уселась на ковер перед сервантом, вытащила папки с документами и семейным архивом. Открыла одну, другую… стала перебирать бумаги… мамины письма ей, Оле, когда она училась… мамин почерк с сильным наклоном влево… длинные подробные письма, а ей, лентяйке, никогда не хватало времени ответить, отделывалась звонками. Слезы покатились из глаз… мамочка, прости меня!

Открыв черную «важную» папку, она увидела поверх документов конверт, на котором маминой рукой написано было одно слово – «Оле». Помедлив, вытащила из конверта сложенный вчетверо листок и тонкую пачку денег, перетянутую черной резинкой. Развернула листок – внутри была маленькая мамина фотография, – и прочитала: «Оленька, эту фотографию возьмешь для памятника. Будь умницей и ничего не бойся. Крепко целую, твоя мама». Оля словно услышала мамин голос, спокойный и деловитый, и, как ни странно, ей стало легче. Татьяна Павловна всегда отличалась поразительной жизнестойкостью.

– Ерунда, – говорила она обычно, утешая плачущую Олю, – все это ерунда. Завтра уже и не вспомнишь ни о чем…

* * *

…Было безветренно и очень тихо. Пламя свечи вдруг метнулось, словно его задела крылом большая невидимая птица. «Ангел пролетел», говорила в таких случаях Старая Юля.

– Какой ангел? – спрашивала маленькая Оля.

– Обыкновенный, – отвечала Старая Юля, – а может, и душа!

– Какая душа?

– Обыкновенная, человеческая. Видит, что мы тут сидим, и прилетела погреться.

А может, и правда, обыкновенная человеческая душа, помня свой кратковременный земной приют, прилетела погреться и послушать их разговоры…

– Моему сыну сейчас было бы двенадцать, – нарушил молчание Глеб, и Оля вздрогнула от неожиданности. – Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что их нет. Мне все кажется, что откроется дверь – и я услышу голос сына…

Оля промолчала, не зная, что сказать.