Небьющееся сердце

– Они погибли оба, и сын и жена, – ответил Глеб, поймав себя на том, что сказал «сын и жена», а не «жена и сын», бессознательно расставив их для себя по степени значимости. – В автомобильной аварии. Я был за рулем.

Они снова долго молчали. Трещала свеча. Зевнул, слегка взвизгнув, Цезарь. Становилось свежо.

– Моя жена была очень сильным и честным человеком, – сказал Глеб. Он, сидел, сгорбившись, уставясь на огонь свечи. Слова его прозвучали не то как похвала жене, не то как укоризна женщине, сидящей напротив. Он никогда не связывал их, свою жену и Олю, но подсознательно, видимо, имел место некий процесс сравнения. И осознание этого сравнения словно вытолкнуло подспудные и мучившие его мысли, даже не мысли, а неясные тени мыслей, «разночтения» между его восприятием Оли и тем, чем она была на самом деле. Она нравилась ему своей мягкостью и неторопливостью, ему нравилось смотреть, как она накрывает на стол, моет посуду, разговаривает с собаками, смеется. Естественна. Обыкновенна. Он не чувствовал в ней ни малейшей фальши. Но… авария была больше похожа на преднамеренное убийство. Женщин его круга не убивают. У нее в сумочке был револьвер и деньги. И чужой паспорт. Она принадлежит к враждебному и чуждому ему миру, где женщины практичны, жестоки, неромантичны, где они, не колеблясь, стреляют и убивают. Ведь револьвер не игрушка. Он создан для того, чтобы убивать. Его не носят в сумочке просто так. Да и не продается он просто так – зашел и купил. Его нужно где-то взять. Но… в то же время она возится в саду, разбирает, несмотря на его протесты, барахло в кладовках, наводит порядок на кухне.

Он помнит тот день… Жена сказала, что беременна. А потом появился Святик, Святослав, поздний ребенок, маленький требовательный божок, идол их семейного капища, предмет поклонения и обожания. Им обоим тогда было уже сильно за тридцать. Они уже и не надеялись. Как страстно она хотела ребенка, как долго лечилась, как терпеливо, с истовостью и восторгом новообращенного, забросив старые интересы, предавалась новому богу. Прекратились тусовки, были заброшены друзья, лыжные прогулки, поездки за границу. Все заменил Святик, самый умный, самый красивый, самый необыкновенный ребенок. Разумеется, его крестили. Глеб только пожимал плечами в ответ на ехидные вопросы дядюшки Бориса – их семья, несмотря на наличие прадедов-священников, была неверующей. У Святика появился первый зуб! Жена тогда обзвонила всех знакомых, приглашая разделить семейную радость. Святик засмеялся, увидев стрекозу! Святик сказал первое слово! И какое! «Дай», – сказал он, протягивая ручонку к отцу, жующему бутерброд. Строились планы его будущего – престижная школа, уроки музыки, языки.

Его жена из ироничного прямолинейного и жесткого человека превратилась в сюсюкающую наседку с постоянной готовностью удариться в панику от возможности, нет, даже тени возможности болезни малыша. Она перешла на полставки, пренебрегая карьерой, которой раньше так дорожила. Вызвала незамужнюю тетку, сестру отца, бывшую учительницу французского, определив ее в бонны. Он не вмешивался. Попытался раз-другой, да и перестал, столкнувшись с полнейшей иррациональностью жены во всем, что касалось воспитания ребенка. Она всегда была готова идти на костер за свои убеждения, но теперь ее уверенность в собственной правоте и непримиримость к чужому мнению, казалось, сменили точку приложения сил. Раньше это была работа, сейчас – сын.

Глеб вздохнул. Сейчас он мог вспоминать о них почти без боли, без чувства безысходной горечи и вины, без проклятий и потрясания кулаками. Разумом он понимал, что не виноват. Виноват нелепый случай, который свел вместе пьяного водителя рефрижератора и человека на тротуаре, куда он бы мог свернуть, но не свернул, не посмел рисковать жизнью того человека. Инстинктивно принял решение, стоившее жизни двоим самым дорогим ему людям. А что было бы, если бы он выскочил на тротуар? Ну, искалечил бы того, на тротуаре, кто бы его осудил? А они остались бы живы. Не смог! В силу укоренившегося за многочисленные поколения священников и гуманистов Кучинских уважения к человеческой жизни. Разумом понимал. Но было еще сердце, которое все болело и болело. И мысли, что если бы он в тот день не поехал по той дороге, то… Варианты были бесконечны, мучительны, бередили память и не позволяли прийти блаженному забвению. И чувство вины, то самое, которое испытывает каждый из нас по отношению к тем, кто ушел. Он был и есть, а их нет и не будет. Никогда.