– Что? Откуда ты вообще эту глупость взял? В этом мире меняется всё. Это его суть. Нет ничего, мать его, постоянного. А ты о людях!
Фет ничего не сказал, только брови наморщил и глянул исподлобья. Спорить с ним, ух!
– Думай, что хочешь, – отмахнулся доктор. – Несколько жалких месяцев на борту нашего кораблика не превратят самовлюбленного гм.. героя, – он выплюнул этого героя с собой беспощадностью, – в надёжного… гм.. союзника. Ты слишком сильно на него полагаешься.
– Я ему верю, – просто ответила Эмма.
– А ты не влюбилась? – если раньше Фет спрашивал это с улыбкой, то теперь…
А может и влюбилась! И что с того? Тут Эмме захотелось треснуть доктора. Они будто на разных языках разговаривали.
– Ты на меня смотришь, но видишь… не меня, Фет. Я не знаю, почему так, – она не хотела спорить, и даже кричать не хотела. Хотя Фет почти орал. Нет. Эмма опустила плечи, точно опала в своём кресле. – Я знаю, что делаю. И мне одного мнения хватит. Моего.
Доктор хмуро, очень хмуро глянул в её сторону.
– Подумай ещё, – буркнул Фет, с трудом усмиряя ярость. Она не умел принимать свою неправоту и чужую волю. И что с ним таким делать? Повод же пустячный!
Из коридора очень-очень тянуло обеззараживающим раствором. Эмме невольно вспомнился рейс, котором она когда-то летела ещё студенткой, ещё дома. Сбежала перед сессией к холодному морю. Билеты вышли дешевые в стране было неспокойно, но Эмма решила, что она смелая, даже не так – бесстрашная. Мама тихонько охала в телефон, Эва сказала: дура, куда ты собралась. Эмма подхватила рюкзак и уехала, одна в незнакомый город, просто потому что хотела. И это было хорошо. Самолёт летел долго, в салоне царил неестественный синий полумрак – светили только маленькие лампы, то ли спать приглашая, то ли вдохнуть поглубже и не выдыхать до приземления, и воняло там как в операционной, Эмма никогда не бывала в операционных, но пахнуть, по её мнению, там должно так. Летать Эмма не боялась, ей нравилось это особое состояния близости с невесомым, нравились облака розовато-белые в преддверии рассвета. Её сосед – пузатый мужчина в клетчатом костюме громко похрапывал, от него ощутимо несло настойкой пустырника и той штукой, которой моль в шкафах гоняют. Мужик этот точно боялся летать. Ненадолго Эмме показалось, что Фетова рубашка пахнет так же: пустырником, спиртом и шкафом, который почему-то не любят открывать, в котором прячут шубы и дорогие костюмы.
Кресло скрипнуло, и Эмма очнулась. Равнодушно мерцал компьютер, в коридоре стихали шаги. Ничем здесь на самом деле не пахнет, и очень тихо к тому же, и доктор ушёл уже. «Обиделся», – прошептала Эмма. Может зря она так? Может это ей нужно обижаться?
«Он этого мне не простит», – поняла Эмма.
Небо подплывало к станции, точно большая рыба, рассекая боками облака. Небо не торопилось. Исследовательский корабль на гонки не рассчитан. Странное дело, подумалось Эмме, а ведь она не знает, кто сконструировал Небо. Где-то в документации, конечно, значились имена, она даже их видела, но не читала. Одни талантливые ребята придумали корабль для других, рассчитали всё, построили, проверили, а они запороли. Сколько денег в никуда. Но Эмма почти смирилась и думать о том, почти не больно, тоскливо и только, обидно, но тоже бывает.
Она проверила карту бурь, погрозила радару. Она всегда так делала. Корабль казался живым, но только казался.
Нужно было встать и сделать что-нибудь, хоть чем-нибудь заполнить этот ряхлый кусочек дня, но она совершенно точно знала, что ехать ей некуда, а главное не зачем. Все дела уже сделаны. Покупками займется Луи.. Перекладывать картошку из мешков в ящики Фетова блажь, пусть он этим и занимается. Эмма долго и крайне бестолково просматривала файлы на лабораторном компьютере, дело не шло. У неё просто никак не получалось хоть на чём-то сосредоточиться.
Даже сейчас, когда всё давно и точно закончилось, когда она одна в своей лаборатории и никто и не скажет ни злого, ни доброго – ничего не скажет, некому говорить. Эмма слушала гул приборов тихий не различимый почти, точно легкий зуд. Она вздохнула, закрыла вкладки одну за одной. «Нужно свечи купить», – решила Эмма и стало легче.