Небо молчаливое

Щека, кстати говоря, ещё ноет. Манипуляции Фет помогли сохранить зуб, он прирастает обратно, но, как помнил Константин, просто выбитый зуб заживает быстрей, а может просто регенерация тканей на Верне оставляет желать обезболивающего. Тупой удар выбил его из жизни на непозволительно вялые три дня. Разобраться с этим господином, будь он неладен по ту свою сторону экрана, стоило раньше. Были бы силы, Константин бы ринулся к нему разбираться в тот же день. Или то ночь была? Ну не важно. Надо с Эммой поговорить. Пират недвусмысленно дал понять, что с Константином желают переговорить законники и сунул, сунул же после взаимного мордобоя этот чертов коммуникатор, любовно пригладив карман. Артефакт жизни, к которой не хочется возвращаться.

Тогда, ещё на Южной, Константин сам напросился на этот бал, достал художника, он правда хотел, тогда хотел, теперь не хочет ни здесь служить, ни в прокураторские лапы возвращаться. Надо с Эммой обсудить и с остальными тоже не помешает. Но с Эммой нужно объясниться. «Я вроде б не сделал ничего, – мысли крутились тревожные, – ничего что было предательством. Пока. Ещё. Надо поговорить».

Он беспокойно слонялся по коридорам нижний палубы. Здесь было темно и землисто и затхло пахло картошкой, как в настоящем подвале. Константин не часто бывал в подвалах, в отцовском доме был погреб с элитной алкашкой, куда обычно отец спускался сам, желая пустить пыли в глаза не менее элитным гостям, либо дворецкий. Константина туда не пускали, отец уж слишком дорожил своей коллекцией сухих вин со всех берегов Старого мира. «Старого мира, – покрутил Константин с удивлением, – я стал говорить как Эмма». Подростком он влез туда и утащил две бутылки и первый раз напился, нажрался. Домашние не заметили. Отцу по большей части было всё равно, он замечал Константина в конце учебных четвертей и во время смотров. Он растил себе приемника, а всё что не касалось этого самого «приемничества»: отличных оценок, успехов на стрельбище и на олимпиадах по праву, его волновало мало. Даже серебряная медаль с борцовского состязания его не впечатлила. «Это потому, что она серебряная», – думал тринадцатилетний Константин, в четырнадцать он принёс золотую, а в пятнадцать понял, что дело не в позолоте железной плашки, а в том что отцу на него плевать. На него как на него. Ему важно лишь собственное отражение, которое так криво преломилось в сыновьем лице. Константин ещё трижды таскал бутылки с драгоценным игристым. Казалось, отец при все его педантичности счёт запасам не ведет. Протаскивал в кампус, на тусах уходило всё. Пацаны такое не очень любили, им, да и самому Константину, больше по вкусу что-то крепкое и убойное.

Он остановился. «Хватит», – собственный голос в темноте показался громом. Может поэтому Эмма так тихо разговаривает? Часы показывали что-то около полуночи. Константин зачем-то натянул на них рукав. Достаточно ещё времени, чтобы ни черта не сделать, но выспаться. Достаточно, и чтобы досмотреть Тирхские документы. Тоже ещё подарочек следователя. Константин хмыкнул, хотелось сплюнуть, но самому ж придётся мыть. Уборка у него значилась через две вахты. Внутри жгло. Выбросить, выкинуть к чёрту эти бумажки и всю Тирхскую память. Константин оправил кофту, взглянул на часы ещё раз, прикрыл люк ведущий к картошке и понял, что ему просто необходимо сейчас переговорить с Эммой.

Он поменялся сменами с Луи и получилось, что не спал почти сутки. Голова сделалась чугунной точно старая кастрюля, а ещё в ней что-то плескалось и кипело, да норовило вылиться за край. Константин шёл медленно, сжимая в ладони плашку фетовых таблеток. Выпьет две, а потом кофе. И ещё часов пять протянет. Корабль не спешно подгребал к Портовой. На душе было мерзко. Константин предпочёл бы ветер и проливной дождище на палубе настоящего корабля. Но кругом было лишь небо, бесконечное и злонравное. По пути к буфету он набрёл на Эммину каюту, сложно было в прямом коридоре на неё не набрести. Ему ужасно хотелось переговорить об этом с Эммой, не то попросить совета, не то объясняться. Сколько же он врал ей? Врал Эмме и всему Небу… Или не врал, но просто не договаривал. И они ведь тоже играют в молчанку: Константин видел, как Луи тайком пробирается в лабораторию, как шарит в Эммином компьютере; видел и как доктор шептался с пиратами, встречался с накрахмаленным пареньком у края рынка, а Эмма? У Эммы тайн больше чем браслетов. Её дверь оказалась не заперта. Константин постучал и вошёл, не дождавшись ответа. Его время ускользало. Как медленно сегодня идёт корабль! За штурвалом Фет.

Эмма спала.

Она лежала на самом краешке кровати, свернувшись в тугой комок. Константин думал, что так могут спать только кошки, а потом на ум пришла какая-то муть про одиноких людей и закрытые позы. «Поздно», – пожурил себя Константин, ведь поговорить можно было и до. До смены, которой он поменялся, до того, как Небо причалит, а Эмма уснёт. Он взял плед, валявшийся сиреневой лужей у шкафа, и накрыл свою ведьму, и вышел прочь.