Небо молчаливое

Найти площадь с фонтаном, поговорить, а дальше, как пойдёт. Он обязательно найдёт время всё объяснить. Он же не собирается на самом деле придарить Небо военным? Ну что за бред? Константин взлохматил волосы и не без удивления заметил, что вспотел. Он нервничает? Боже, но почему? Просто разговор с очередным придурком? Скольких придурков ему довелось встретить!

Корабль встал, и дверь отъехала, и лампочка мигнула зелёным, и Константин спрыгнул, и человек в светоотражающем жилете попросил документы, протянул бланк. Константин пожал ему руку и, кажется, испачкался, но в кармане был платок, а в другом кармане антисептик, а голове какая-то муть, молочная каша, сырая мешанина досады и нежности. Разве бывает внутри столько неразделённой нежности? А ещё влечения, и досады, оттого что всё разворачивается так, как разворачивается? Жилет быстро разобрался с документами, махнул напарнику, и Константин ушёл. Площадь с фонтаном оказалась площадкой в ближайшем скверике. Эдакая любезность. Видимо, господин без имени побоялся, что Константин заблудится, и он опоздает на службу.

Снаружи было свежо: вентиляция разгоняла застоявшийся ночной воздух. По тротуару, огибая раскопанные клубы, переваливаясь с щётки на щётку, ползла подметально-уборочная машина. В «предрассветном» полумраке всё виделось медленным и тяжелым. Электроэнергию в Портовой экономили, на ночь освещение приглушали, а рассветом считали семь утра – хорошее время, чтобы встать и отправиться на работу. «Половина седьмого», – отметил Константин. Надо же, он пришёл вовремя, а этот, так просивший не опаздывать, где-то застрял. Машина с её нелепыми синими щётками казалась неповоротливой и пузатой, из приоткрытого на треть бокового окошка вилось облачно табачного дыма – уборщик курил, курила машина. Вся Портовая сонно прикуривала, предчувствуя медленный электрический рассвет. Константин вдохнул чужой холодный табачный воздух и шумно выдохнул, и снова вдохнул. Он не курил, пробовал как-то лет в пятнадцать, в пятнадцать все пробуют – не понравилось. Та, кого он не спас, курила. Марихуану. Она не считала травку наркотиком. Марихуана пахнет слаще, пахнет солнцем, полем, потом, пахнет тусами, её обнажённой не то горячей, не то горячечной розовой кожей, её золотыми кудрями высветленными, плотной пудровой помадой, белым кружевным чокером на шее, и пусть это не запах, но вихрь всего, что осталось – память запахов. На удивительно тонкой бледно-мраморной горячено-горячей шее белый чокер, шлюший ошейник с красным камешком-рубином. Она кутала этим кружевом засосы, твои поцелуи. Мазала тональным кремом, выбеляя лицо и шею до кукольной фарфоровой хрупкости, а сверху повязывала кружево. Засосы сначала бардово-коричневые похожи на продолговато овальные коричные пятна. Корица. Белые булки-улитки и кофе с пенкой, обязательно сладкий, но на обезжиренном молоке, в высоких стаканах в картонных подстаканниках, когда они жили вместе, те пять месяцев Константин таскал эти булки-стаканы. Он пил, она курила, а потом они трахались. Завтрак ценой с хороший стейк. Он тогда не считал деньги.

Машина уехала, оставив две мокрые колеи на асфальте. Включился фонтан. Пришёл господин, откашлялся. Высокий, худой, бородатый.

– Доброе, – сказал он, натягивая маску, – У меня бронхит. Не пугайтесь.

– Привет.

– Сигарету?

– Нет, спасибо.

– Как добрался? – господин с бронхитом тоже перешёл на «ты».

– Без пробок, – бестолково пошутил Константин. Оглядел собеседника, подсовывающего сигарету под маску, запоздало протянул руку. Тот был повыше и похудей, телосложением напоминал Фета, форма сидела на нём неважно. «Пошла бы мне эта форма?», – прикинул Константин и тут же не к месту вспомнил, как Эмма в первую встречу назвала его красивым, красивой агиткартинкой. Какими были бы следы поцелуев на Эмминой коже фарфоровой и без пудры, тонального, перламутровых блёсток, коже, пахнущей ни сладкой потной вожделенной марихуаной, но терпким можжевельником. Какими будут её поцелуи? И почему Эмму лишённой всякой коричной сладости целовать хочется больше? Потому что нельзя? Потому что она недоступная взрослая, далёкая как отец? Не умеет отвечать искренне, не желает смотреть прямо? Не то же ли самое чувствует Луи, вымаливая внимание доктора?

Нет.

«Нет», – отмахнулся Константин.

– Мда. Припозднился я. А вы вовремя, – жамкая сигарету губами, заключил господин. – Не возражаете, если мы пройдём ко мне в кабинет? Ведомство за одно посмотришь. – Он через предложение перескакивал с «ты» на «вы», и Константину уже хотелось взять его за шкирку и встряхнуть. – У нас контора покруче, той, ну куда вас засунуть хотели. Может, ты и прав, что сбежал. И с экипажем Неба познакомиться успел к тому же.

– Не против, – оборвал этот поток Константин. Слушать то, как он говорит о Небе… Какое он вообще право имеет так говорить о корабле?! Но это хотя бы отрезвило. Пора бы как бы уже.