Небо молчаливое

– Не экраны… передатчик, то есть камера, – Эмма потёрла глаза и тут же одёрнула руку, обеспокоенно посмотрела на пальцы: – Думала, накрашены, – пояснила она и потёрла ещё раз. Фет такое не одобрял. Но Фета там не было. – Когда все улетели… Когда… Недели две прошло наверное. Мы с Фетом ещё не освоились толком и залетели в бурю, и камера сдохла. Наш передатчик сбоил, подсовывал какую-то муть с чужих кораблей. Я отрубила всё к черту и стало… Ну знаешь, темно и очень пусто, так была хоть какая-то иллюзия, что есть жизнь и за пределами нашей кастрюли, а после осталась кастрюля, и мы в ней и чернота, густая и очень тяжелая. Я не пожалела денег, поменяла камеру, а та… Ну ты её видел. И я поставила это. Заменила вернское небо небом Нового мира. Накачала видео, настроила алгоритм: за бортом тучи – включается файл тучи1. Мы смотрим не на небо, а на мою память о нём.

«Я просто влюбчивый», – решил Луи. Чем это ещё объяснить? Чем объяснить эту гадость, эту вечную ни стираемую грусть? Ненужность.

Конечно, не нужен, если ты, идиот, каждого встречного тянешься целовать! Был бы как Эмма, ей на всех наплевать. Удобно же!

Один поцелуй на полгода. Один поцелуй против уймы упрёков. Неловкий ворованный поцелуй, смазанное касание губами о губы. Не первый, конечно. Разве можно до шестнадцати с половиной ни разу не целоваться? Как выяснилось позже не без помощи Эммы можно не целоваться и дольше, до девятнадцати как она или двадцати двух, как её универская подруга, или вообще никогда не целоваться, потому что не хочется, потому что, честно говоря, не всем это и нужно.

Это неловкое касание рот-в-рот было первым, потому что с Фетом, а с Фетом всё было важней, острей, болезненней и ярче в разы разов. Нет, Луи умел целоваться, умел хорошо с языком, без языка, он и сексом уже занимался раз восемь, ну или семь. Нет, точно восемь. Трижды с девушками и пять раз парнями. Каждый раз с разными, стыдно признаться. Люди быстро приходили в его жизнь и так же быстро исчезали. Жутко подумать, что Фет и Эмма и всё Молчаливое Небо могут вот тоже исчезнуть, развеяться в дымке безжалостных Вернских облаков. С девушкой, которую звали не то Ви, не то Иви, а может даже Ванессой, Луи встретился в забегаловке в Портовой. Он работал на кухне, лепил из соевого фарша куриные котлеты, поджаривал сырные палочки в густом коричневом масле, крепостью и выдержкой превосходящим местный абсент, а она в зале – на раздаче, ходила в красной маечке с белым фирменным воротником и бейджем, заполненным от руки, между такими же красно белыми столами, пластиковыми, покоцанными, промасленными жиром, залитыми нестирающимися каплями кофе и газировки. Забегаловка была дешевой и никогда не закрывающейся, потоки посетителей и сотрудников не иссякали, только двигались навстречу друг другу параллельными курсами. В первой половине дня, а Луи редко когда доставались эти половины – за них платили меньше, там было вполне прилично: столы стояли ровно, чисто вытертые, почти радушные, в зале теснилась очередь рабочих и студентов из ближайшего строительного училища. Они брали кофе, круассаны и акционные завтраки.