Небо молчаливое

– Не знаю, – ответила Эмма. – Когда я улетала, в Новом мире была зима, если накинуть полгода нашей работы и ещё два месяца будет примерно конец осени. Но это не объективное время, это даже не время Нового мира, кадавр какой-то из прошлого и не-настоящего. – Она и сама точно пребывала в ненастоящем, в каком-то неоконченном полусне. – Экранам не верь. Там большая галерея туч, но они особо не подо что не подвязаны. Я насобирала красивого и особо не думала про зиму оно или осень.

– Ты сама?

– Ага. Экраны должны были показывать Верну, они и показывали, пока работали камеры. А когда всё сбилось…

Луи помнил этот разговор, весь-весь. Помнил, что Эмма сидела в своём лабораторном кресле, скинув ботинки, прижав колени к груди. Штаны рабочего комбинезона задрались, а ноги под ними казались тоньше Луиного запястья, это не было красиво, это было хрупко и было слишком. И Луи решил не смотреть. Носки у Эммы были розовые и очень застиранные: на пятках, на пальцах серые катышки-колтуны-валуны ниток и пыли, пахнущей мылом. От Эммы приятно пахло мылом и не смываемым можжевельником.

– Сделать кофе? – спросила она. Работать не получалось. Луи кивнул.

– Так что там?.. – протянул он, глядя на Эммины пальцы, без всякого прочего её участия расплетающие узлы на шнурках. Из ботинок она вылезла как-то так, не развязывая. Ботинки с барахолки, как и почти вся их одежда, были Эмме великоваты. Новое покупал только Фет, покупал оптом: пачку одинаковых серых рубашек, серых носков, штанов тоже серых, на столько серых, что просто жуть. В этом своём «новом» гардеробе он выглядел как черно-белая ксерокопия, местами даже чуть-чуть рябил, как рябит пожеванная нерадивым принтером бумага: то выбивались дреды, измятая после машинного рубаха, старый свитер, единственный и почти не серый. Одна только «домашняя» бандана, которой он изредка пользовался как респиратором, была красная с крохотной золотой нашивкой у левого уголка.

Эмма встала и Луи подскочил следом. Остаться здесь? Одному остаться…Боже, чего ж ему страшно? Это ж нестрашно! Он столько лет прожил один, справлялся один, а Эмма просто идёт за кофе: лестница, дверь, пятьдесят метров по коридору, десять минут – помолоть, вскипятить, снять, захватить кружки и пакет миндального молока. Дверь. Пятьдесят метров по коридору. Пошёл тоже. Решил, что будет не лишним закинуть вариться обед.

– Мы об… – запнулась Эмма, – экранах, да? – закончила сонно и чуть потерянно, точно опасаясь, что собеседник давно потерял интерес к разговору, а она ещё помнит и что-то стыдиться помнить и говорить.

– Да! – Луи тоже помнит. – Экраны, что там с ними? Полетели и…

– Полетели, – повторила она отрешено, слова как ниточки между ней спящей, сыплющей кофе в дребезжалку-мололку, и миром.