Небо молчаливое

«Можно тебя просто никто не?..», – хотелось бросить ей в лицо. Что бы тогда ответила эту чинная ведьма? Хотя чинной Эмму назвать не получилось. Она скорее чокнутая. И выглядит сумасшедшей и ведёт себя так же. Сценический образ? Приросшая маска «станционной» гадалки? Или действительно шиза?

– Не бери в голову. Моя сестра и куча народу, да почти все, наверное, считают так же. С людьми можно дружить, у них можно учиться. Можно написать портрет или книжного персонажа. Можно выпить с ними.

– За тебя, – он демонстративно поднял стакан. Эмма пить не стала. – А что насчёт Людвига?

– А Людвига, – она вдохнула и кажется, больше не выдыхала. И без того чёрные глаза, стали ещё черней, – я боюсь до усрачки. Ты разве не понял?

– Так значит, интересных людей можно бояться? – усмехнулся Константин. – Мой вариант мне нравится больше, – хотя тот вариант был не его.

– Можно, – процедила Эмма. Её голос стал тише, стал дёрганным, шелестящим. – Я всех людей боюсь.

– И… – он хотел пошутить про Луи, безобидного пацана, с которым даже эта ведьма бывает доброй.

– Тебя тоже, – сказала Эмма, не дав ему пошутить.

– Как ты тогда со своим Дэвидом сошлась?

– Не твоё дело, – процедила Эмма. – Налейте ещё.

– У меня вот девушка была, певица, как Лика говорила…

А вот здесь действительно нужно остановиться.

IV

– Певица? И где ты её… – Эмма проглотила окончание. Собственно говоря, ей было всё равно где и кого этот горе-герой подцепил. Чёртов стакан станционного абсента развязал язык.

– Я вёл мм… праздник. Отец попросил, – будто оправдываясь, добавил Константин. – Она пела.

– Логично, – хмыкнула Эмма. До сеанса ещё час, ещё час его терпеть. Ну слушай теперь, раз спросила. Эмма с жадности попросила ещё. Наливальщик был только рад. А вот Фет ей чертей вставит – дорого. Дорого.

– Я тогда со сцены…

– Упал, – закончила Эмма. Ей было тошно от капитанской улыбочки. Певица. Мог с пташками улететь, если это ему так нравится. Эмма опустила голову и посмотрела вскользь. В зале было пусто. Первая половина дня. Он продолжать болтать об отце, о сцене, о том, что сам прекрасно поёт и просто был пьян тогда, и что всем понравилось.

Через два стула от них сомнительного вида мужичок подливал в пивной стакан что-то из маленькой рюмки, подливал медленно точно химик, готовящий хитрый раствор. Эмма почувствовала, что слишком долго смотрит, а мужичок уже заинтересованно поднял голову, вот-вот помашет или заговорит. Она отвернулась.

– Слава вселенной, ты не мой сын.

– Но твой капитан.

Иди к черту.

Эмма была слишком трезва для этого, слишком добра. Поэтому она молча встала – допьёт в коридоре.

– Девушка! – крикнул наливальщик.

– Зараза, – процедила Эмма. Вернулась, старательно отворачиваясь от Константина и от наливальщика, и вообще стыдно, задела стул, бахнула казённый стакан на стойку, а потом подняла, выпила и снова поставила. В горле жгло.

По спирали каскадного рынка Эмма шагала одна, безучастным усталым призраком она плыла мимо кадок с кудрявым самшитом, горшков с чайными розами, мимо девчонки, что тянет на ниточке связку зелёных шаров. «Почти дирижабли, – подумала Эмма, – почти бесполезны». Маленькой девочкой она ненавидела воздушные шарики за их веселость и быструю смерть. Когда ей приносили шары такие же зелёные и розовые, и синие, и белые в россыпь блёсток, и розовые с белым «праздник» она сдувала их и убирала в ящик, точно это могло упрочить их бестолковую пёструю жизнь. В семнадцать с половиной, съезжая от родителей к сестре, Эмма выкинула к чёрту и пыльные шарики, и школьные блокноты, чуть надписанные, чуть… В чем толк их отсроченной смерти? В чём толк? У бакалейной лавки топтались дети, разглядывали караваи. Эмме тоже хотелось посмотреть на хлебные завитки, искусно вылепленные бутоны, она прошмыгнула мимо. После абсента мир сделался ярче и дурней на несколько тонов. Эмма боялась выдать нелепым жестом, горящим взглядом свою причастность к этому беспутному полуденному пьянству, а ей ещё работать. С людьми. С людьми.

Люди шли и смеялись, хохотали, что мочи, громче и громче, и громче, и громче. Эмма нырнула в толпу, пролетела между парочкой кудрявых женщин, чуть не сбила с ног дедка в панамке, ухватилась за перила, там за ними этажа четыре людей, людей, людей. На что она чёрт возьми разозлилась? И нет, он не подойдёт. Не попросит вернуться. По стеклу и пластику змеились лозы дикого винограда. Точно в глубине огромного колодца, плескался фонтанчик с минус первого этажа.

Хорошо было бы постоять у бортика, зачерпнуть пальцами тонкого бурления. Живой воды на станциях не было. Эмма очень скучала по рекам, по дому, по настоящему солнечному миру. Боги, боги, боги! Металл холодил ладони, этого мало. Мало. Вместо солнца лампы, вместо рек фонтаны с подсветкой, вместо жизни обманка одна. Сама выбрала! Эмма до боли сжала перила. Если прыгать… «Дура ты», – сказала она и разжала пальцы, и отошла от края.