Небо на дне: 15 лет переписки и встреч с пожизненно лишенными свободы

Уехал я от отца в крайне подавленном настроении. Маринка еще очень плакала, просила оставаться… Словом, пытка невыносимая. Вернулся «домой», а там новая пытка ожидает. Мое возращение было истолковано так, что там я отцу не ко двору пришелся, да и не нужен был якобы. Ну и такие плевки, мол, и тут я тоже уже не нужен, могу убираться, откуда заявился.

И это я как-нибудь пережил и никому ничего не объяснял. Раз этого не понимают, то и нечего с объяснениями соваться. Чтобы не выглядело так, будто ты пытаешься навязаться со своими «добродетелями», мол, я такой замечательный и хороший.

Вот в такой атмосфере я жил, отец Кирилл, до того, как меня первый раз посадили в тюрьму. Про «вклад» милиции в мою жизнь я уже рассказал в начале.

Ну и как я уже упоминал, на судьбу я не плачусь. Никого виноватым не считал и не считаю, равно как себя бедным-несчастным. Напротив. Я всем, всему за все очень признателен! И еще как признателен! Потому что все былое определило в целом нынешнее мое знание, понимание и сознание.

Все эти «если бы да кабы», по моему глубокому убеждению, показатель глупости. Меня терзают прошлые ошибки, недочеты и проступки. Но, не произойди всего того, что было бы со мной и моим мировоззрением? Миропониманием? Нашел бы я ту, кого полюбил больше жизни, хоть и нет ее уже в этом мире? Познакомился бы с Вами? Пришел бы к Богу? Неизвестно! Вот и нахожу я бессмысленным терзаться да гадать: а что было бы, если бы… И винить кого бы то ни было, кроме самого себя, считаю глупым и бессовестным. Право выбора никто не отнимал у нас, и, как говорится, безвыходных ситуаций не бывает. Бывают ситуации, выход из которых нас не устраивает почему-либо. Но выход всегда есть, а «не устраивает» – вовсе не означает «плохо» или «неправильно».

Пусть я никогда не был атеистом, но я не был и верующим в сколько-нибудь приемлемом смысле этого слова. Я знал, что Бог есть, но Бог был для меня неким абстрактным понятием. Впервые Библия вызвала у меня интерес лет в 17, когда я пообщался с адвентисткой. Это был чисто научный интерес, поскольку для себя хотел уяснить, почему книга одна, а различных течений христианских такое множество. Но я не пришел тогда к однозначному ответу, ибо толком так и не понял ничего.

Затем, будучи уже в тюрьме под следствием, в 2004 году, я вновь начал читать Библию. И однажды, когда я читал 49-й псалом, я вдруг осознал, что это будто бы мне говорится и меня обличают слова этого псалма. Я вдруг осознал, насколько я грешен и мерзок. Помню, я сильно и много плакал, молился и просил прощения у Бога. Это был поворотный момент в моей жизни, хотя я все еще был далек от понимания.

Дело в том, что я просил прощения, просил Господа дать мне шанс начать жить иначе, но в моем тогдашнем понимании «шанс начать жить иначе» – это означало новую жизнь на свободе. Поэтому, когда мне дали пожизненно, я пришел к выводу, что Господь окончательно отвернулся от меня и не желает слушать и слышать меня. И я решил покончить с собой, ведь все равно мне уже нет прощения. Я так думал.

Я все уже приготовил для самоубийства и ожидал только подходящего момента для своего замысла, чтобы не успели спасти меня. Библии у меня не было, так как я избегал ее читать: мне казалось, что каждое слово обличает меня. Но в камере среди книг художественных, которые я перебирал, не зная, чем занять себя в ожидании, я нашел старенькое Евангелие. Такое старое, что некоторые листы уже ломались. Что-то побудило меня взять и почитать это Евангелие. По мере чтения стала навязчиво сверлить сознание мысль, будто я обязательно должен понять, что там написано. И эта необходимость понять казалась важнее всего на свете.

Около недели я с утра до ночи читал и читал это Евангелие, силясь что-то понять. Устав, я откладывал его с твердым убеждением больше никогда не прикасаться к нему (мол, мне уже все равно и все такое прочее). Но уже спустя какой-нибудь час, вновь вникал в написанное. А парадокс в том, что я и сам не понимал, что я должен там понять и почему так важно что-то понять. Просто идея фикс какая-то была.

И ничего я так и не понял. Единственное, что я тогда осознал: самоубийство – это лукавое малодушие, в какие бы «благородные» мотивы оно не было облачено. Я тогда только понял, что обязан нести этот крест и испить эту чашу, тем более что они заслужены, а не пытаться увильнуть.

Но, избавившись от одной лукавой мысли, я нашел другую. Я начал молиться и просить себе смерти у Бога, чтобы Он явил мне эту милость. Раз уж нет мне прощения, то чтобы Он хоть от земных страданий меня освободил. Под «страданиями» я не имел в виду, какие бы то ни было физические лишения, ибо физические лишения для меня ничего не значат. Я с детства воспитывал себя, так сказать, в спартанском духе. Нет, страданиями для меня были душевные муки, укоры и обличения совести. Это всего страшней. Кажется, в твоей душе поселилось нечто страшнее ада.