Небо памяти. Творческая биография поэта

В последующие годы критики любили цитировать сказанное тогда М. Лукониным; его небольшое вступление упоминают и В. Огнев («Воспоминание о красном снеге», 1975), и Ю. Болдырев («Избранное», 1982), и другие. В предисловии последней прижизненной книги поэта «Меж двух небес» (1996) его автор вновь обращается к оценке, данной М. Лукониным. Это не было бы так важно, если бы не сам Левитанский предложил взять ее за основу короткого вступительного слова.

Книга «Кинематограф», вероятно, только что была передана издательству «Советский писатель», и в сборнике «Теченье лет» опубликовано из нее всего шесть стихотворений.

Очень может быть, что Луконин прочитал ее в рукописи, а может – и нет. Факт остается фактом: речь идет лишь о двух первых «московских» книгах Ю. Левитанского – «Стороны света» и «Земное небо», которые мы сегодня относим к его «раннему» творчеству… «Раннему» творчеству уже состоявшегося сорокалетнего поэта!

Парадокс? Лишь отчасти… Обозревая эти книги с высоты сегодняшних итогов его творчества, мы, конечно, представляем их лишь прологом, а точнее, эскизом его будущей работы. Но это сейчас, по прошествии лет…

Между тем «оттепель 60-х» брала свое. И конечно, она не могла не отразиться на творчестве Левитанского, хотя формально среди «поэтов-шестидесятников» он вроде бы не числится. Как это случалось прежде и как это будет потом, его поэтические книги – плоды долгих и трудных раздумий над многими общественными событиями, которые ему довелось пережить. Итоги его творчества оказались тем малым конечным результатом, что остается после решения трудной и громоздкой математической задачи. Возможно, они даже были не результатом, а побочным продуктом его мучительных размышлений.

Когда в книге «Земное небо» возникает искусственный спутник земли («Бип-бип»), речь вовсе не идет о великих свершениях и победе разума, нет и в помине щенячьего восхищения технологическим прогрессом, столь свойственного эпохе, нет и традиционного негодование по поводу его неминуемых издержек. Детище прогресса видится поэту (просто невероятно – начало 60-х!) одиноким ребенком, потерявшимся в сумраке вселенской чащобы, маленьким, несчастным, тщетно силящимся докричаться до некоего высшего разума. Иной раз сомневаешься: а заметил ли он вообще эти самые пресловутые реалии 60-х? Заметил, конечно, но не засуетился, даже не задержался на них слишком долго, и прошел их без публичных восторгов и приступов показного негодования…

Пятидесятые,
шестидесятые,
словно высоты, недавно взятые,
еще остывшие не вполне,
тихо сегодня живут во мне, в глубине,—

напишет он потом.

Открытие Ленинграда: «На Невке, на Мойке я в этом столетье впервые»

Мы уже говорили, что стихи поэта часто рождались из непосредственных впечатлений жизни. В качестве примера нетрудно проследить, как явилось на свет стихотворение «В Ленинграде, когда была метель».

Вот как об этом вспоминал сам Левитанский в 1995 году:

«Были, были волшебные истории… Почти все было в стихах. Вот такое стихотворение “В Ленинграде, когда была метель”… На другой день после моего дня рождения пришли опохмелиться мои друзья Булат Окуджава и Гриша Поженян, и Гриша сказал: я не принес никакого подарка, поехали в Ленинград, это будет мой подарок. А я до той поры не был в Ленинграде. Мы сели и поехали»[137].

Нам не известны подробности этой поездки, но кое-что мы все-таки о ней знаем.

«Однажды стылым вечером зашел я в аптеку, что на углу Невского и Лиговки, – вспоминает журналист Лев Сидоровский. – В Питере свирепствовал грипп, поэтому очередь за лекарствами вытянулась от самых дверей. За мной пристроились двое: один – худенький, простуженный, с печальными глазами и тонкой ниточкой усиков – одет был очень не по сезону; другой – плотный, коренастый, с густыми смоляными усами – был мне явно знаком.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здравствуйте, – его взгляд выражал недоумение.

– Вы поэт, – добавил я.

– Сейчас он скажет, что ты – Илья Авраменко, – саркастически заметил худенький. – Усы у тебя точно авраменковские. (Имеется в виду поэт И.К. Авраменко (1907–1973), действительно черноусый. – Л.Г.)

– Нет, – возразил я, – это совсем не Авраменко, это Юрий Левитанский.

– Поздравляю! – худенький похлопал приятеля по плечу. – Ты знаменит. Тебя узнают даже в аптеке. Даже в аптеке города, куда ты нынче прибыл впервые в жизни.

Оказывается, накануне собрались у Левитанского по случаю его дня рождения друзья, и Гриша Поженян вдруг достает из кармана железнодорожный билет: “Вот мой подарок – везу тебя и Булата в Ленинград”. Так Юрий Давыдович впервые оказался в Питере…

Да, тот второй, “худенький”, тут же мне представленный, был Окуджава, тогда на невском бреге еще никому не известный. И про Авраменко он сказал, оказывается, потому, что неделей раньше в “Литгазете” появился портрет Юрия Левитанского с подписью: “Илья Авраменко”. Я это как-то пропустил…»[138]