Вероятно, немногие знают, что у Левитанского было «тайное хобби»: в детстве он мечтал стать астрономом и любил все, связанное с космосом, особенно касающееся освоения других планет. В разговорах со мной он как-то вскользь упоминал об этом. И. Машковская рассказала, что у поэта хранилась папка с вырезками материалов, посвященных покорению космоса. «Для него все это было очень серьезно, – добавила она, – какое-то своеобразное воплощение его детской мечты».
«Он очень любил хорошие фантастические фильмы, – вспоминала Ирина Машковская. – Смотрел он иногда и детективы, ценил лихо закрученный сюжет, динамичные сцены… Что меня всегда поражало, так это его умение с самого начала фильма вычислить убийцу. “Откуда тебе это известно?” – недоумевала я. Впрочем, фильмы он смотрел редко, но настоящее кино ценил. Я помню его рассказ, как на одном из московских фестивалей ему довелось увидеть в ЦДЛ картину Ф. Феллини «8 ½». Фильм произвел на него ошеломляющее впечатление, но еще больше он поражался тому, как зал, заполненный в основном писателями, к концу сеанса опустел»[189]
.С 3 августа 1988 года Юрий Левитанский вел поэтический семинар в Литературном институте им. Горького в должности «старшего преподавателя с почасовой оплатой».
Я бывал на его занятиях со студентами, и, насколько могу теперь судить, это был не совсем обычный семинар. На него, по словам тогдашнего ректора института С.Н. Есина, «часто сбегалось пол-Москвы, и студентов, и любителей»[190]
.О нем писали и коллеги..
«Его (Ю. Левитанского. –
При этом Левитанский твердо следовал своей эстетической позиции; он воспитывал у студентов уважение к поэтическому слову в то время, когда модными считались постмодернистские изыски в литературе, в поэзии в частности. Поэтесса, преподаватель Литературного института Олеся Николаева вспоминает «скандальный случай», произошедший при защите дипломной работы одной из студенток: Юрий Давидович был оппонентом.
«Когда он увидел, как она пишет, ему это показалось надругательством над русским языком, над традицией и вообще над всем, над всем высоким, что он ценит в поэзии… […] Он произнес гневную отповедь – говорил, что никак не согласен, чтобы этот диплом был защищен. …Он прямо стоял насмерть. Это была его позиция, которую он защищал в жизни. Это было для него чрезвычайно важно»[192]
.Конечно, в те трудные годы работа в Литинституте давала Левитанскому средства к существованию, хоть как-то помогавшие свести концы с концами в семейном бюджете.
Однако же зарплата его была совсем небольшой, и вот почему.
Левитанский, как мы помним, в свое время не окончил ИФЛИ: после второго курса ушел на фронт, – а стало быть, высшего образования у него не было. А то, что в свои девятнадцать лет, когда осенью 1941 года немцы рвались к Москве, он стоял в карауле у дверей здания Литинститута, в котором теперь преподавал, как оказалось, теперь не имело особого значения! И не просто преподавал, а, по словам ректора института Сергея Есина, – «профессорствовал, потому что был на острие основной специальности института – литературного мастерства, литературного творчества, и в этом была такая несправедливость: 74-летний старик, старший преподаватель – не профессор и не доцент…»
«А часа за два или за три до его смерти, – продолжает С. Есин, – мы на Ученом совете, который традиционно проходит по четвергам (Левитанский умер в четверг. –
Но судьба не согласилась…
Остается, правда, некоторое недоумение: а почему, собственно, надо было ждать больше семи лет, чтобы «твердо решить вопрос» о профессорской зарплате? И настолько опоздать… Но это тема другой, не этой книги…
В сентябре 1992 года я посетил Юрия Левитанского после многолетнего перерыва в их с Ириной весьма тесной однокомнатной квартирке, неподалеку от станции метро «Щукинская». Долгие хлопоты близких друзей из Союза писателей, наконец, увенчались обретением нового жилья из муниципального фонда не без помощи тогдашнего мэра Москвы Гавриила Попова.