Небо памяти. Творческая биография поэта

«…Ночью он читал, не работал, – вспоминает И. Машковская. – Он просыпался всегда рано, обязательно пил крепкий чай и обязательно садился за стол. […] Это был именно серьезный труд: подстановка слов, проверка, зачеркивание, вымарывание, написание заново и т. д. Он считал, что каждый день должен сидеть и какую-то свою норму, как это ни смешно звучит, выполнять. У него всегда было несколько стихотворений в работе… Допустим, мы были в ресторане или где-то еще – он брал салфетку какую-нибудь, записывал на ней несколько слов и потом тщательно эту салфетку прятал. А дома клал перед собой на стол»[183].

«Если что-то поражало его воображение, – продолжает она, – он носился с этим очень долго, так, например, возникло стихотворение, где “Мы трамвайные вишенки страшных времен”. Естественно, стихи Мандельштама он знал давным-давно, но последние два-три года жизни носился просто с этой фразой. […] Что это значит, почему? Откуда этот образ взялся?»[184]

Необходимость осмыслить происходящие в стране события диктовали и новые интересы, и ежедневные занятия. В последние свои годы Левитанский любил повторять: «Теперь я уже не писатель, я – читатель…» Он выписывал несколько литературных журналов: «Иностранную литературу», «Новый мир», «Знамя» – обязательно. Он запоем читал не только «новую прозу», но и произведения писателей, прежде надолго скрытые от общества, публицистику и мемуары, вызывавшие в нем подчас бурю эмоций, которыми он стремился поделиться с друзьями и коллегами.

«Что же касается его близких друзей, – вспоминает Ирина Машковская, – то в первую очередь это, конечно, Давид Самойлов. Впрочем, в последние годы Самойловы жили в Пярну, и встречались они с Левитанским очень редко. А повседневную тесную дружбу вел Левитанский с Юрием Владимировичем Давыдовым. Это был совершенно замечательный тандем. Когда они общались, их разговор напоминал пинг-понг, они понимали друг друга с полуслова – у обоих было прекрасное чувство юмора, и они перебрасывались не столько даже словами, сколько паузами. К сожалению, в самые последние годы Юрия Давидовича они с Ю.В. Давыдовым как-то отдалились друг от друга…

Кто еще? Феликс Григорьевич Светов… Юлиу Филиппович Эдлис[185], с которым Левитанский имел обыкновение ежедневно говорить по телефону…»[186]

После кончины Давида Самойлова у Левитанского остались самые теплые отношения с его вдовой Галиной Ивановной Медведевой.

«Все чаще Юра обращался памятью к ушедшим друзьям, к утраченному объемному, полноценному общению, – пишет Г.И. Медведева. – В последнем нашем длинном разговоре, за несколько дней до кончины, произнес сокрушенно: “Некому больше сказать: А помнишь?”»[187].

Когда Левитанского уже не было, Галина Ивановна вспоминала «ежеутренний ритуальный звонок и его знакомый до мельчайших обертонов голос», который больше «не скажет с шутливым укором: “Ну, что-то ты совсем пропала, зазналась, оторвалась от народа”»[188].

Много лет назад в одном из своих стихотворений Левитанский написал:

Остается напоследок
три-четыре телефона —
три-четыре телефона,
куда можно позвонить…

(Эта тряска, эта качка… Кинематограф, 1970)

В последние годы жизни я однажды напомнил ему эти строки, и Левитанский горько ответил: «Ну что вы, три-четыре телефона – это огромное богатство в мои-то годы…»

Это, конечно, было преувеличением. Но не таким уж большим.

Левитанский иногда злился на себя, на то, что стал, как ему казалось, «не тот», что не может больше зараз выпить бутылку водки, закусывая лишь горсткой маслин, не может, как прежде, плавать в море и подниматься в горы, не может просиживать над стихами до рассвета, накурившись и напившись кофе «до звона в голове».

В 1990 году, после обследования в Институте сердечно-сосудистой хирургии им. Бакулева, стало очевидным: требуется серьезная операция на сосудах, промедление может обернуться катастрофой. Но врачи признавали: если в России подобное хирургическое вмешательство и возможно, то для послеоперационной реабилитации пациента в больницах нет практически ничего.

В том же году впервые после выдворения из СССР в 1974 году в Москву приехал Владимир Максимов, главный редактор парижского журнала «Континент», близкий друг Левитанского. Владимир Емельянович с женой Татьяной и Юрий Левитанский с Ириной неоднократно встречались в этот приезд, и Левитанский рассказал о своем диагнозе.

А весной 1991 года Левитанского прооперировали в католическом госпитале св. Камиллы в городе Нармюре неподалеку от Брюсселя. Все организовал Владимир Максимов. Средства собрали выдающиеся деятели мировой культуры И. Бродский, Э. Неизвестный, М. Шемякин. Операция была сложнейшей, длилась около пяти часов. Хирург-француз, узнав, кем был его пациент – знаменитым русским поэтом, ветераном войны, – отказался взять гонорар за свою работу.

Жизнь продолжалась…