Небо памяти. Творческая биография поэта

Он уверял, что его совершенно не интересует и не волнует, что будет происходить в России не только в ближайшие годы, но даже и через десять лет. Большинство людей, говорил он, не желает знать, что случится через тридцать лет, а по существу это и есть самое интересное. Ход исторического процесса, по его мнению, вовсе не зависит от президентов, движений и партий. Они могут всего лишь замедлить его или, наоборот, ускорить. Но остановить – никогда. Все человечество, все животные и даже растения – англичане, русские, калмыки, евреи, тигры, муравьи, деревья и травы – все живое на земле неодолимо взбирается куда-то вверх. Прежде, в советских учебниках, это называлось эволюцией, но независимо от того, как назвать этот процесс, он происходит в действительности, пусть мы даже не знаем его первоисточника. Все сущее взбирается по лестнице: сегодня одни оказываются ступенькой выше, другие – ступенькой ниже, третьи и четвертые расположились рядом, но через какое-то время картина может существенно измениться. Конечной финальной точки движения не знает никто, но общее направление в принципе понятно, ибо оно предопределено.

Если исходить из этой версии исторического развития, то всякие теории об «особом русском пути» представляются особенно бессмысленными: никакого «особого русского пути» не существует, как и пути бельгийского, марокканского или эскимосского. Разговоры о том, что существует какой-то «монгольский путь», когда можно, минуя что-то, прийти куда-то, оказались совершенно несостоятельными. Как выяснилось – ничего нельзя миновать. Путь общий – у всех.

Поэтому расхожие слова «народ, давший миру Толстого и Достоевского» Левитанский считал абсурдными (как, впрочем, «народ, давший Золя и Бальзака»). Он был убежден, что это не народ дает – это дает Бог, или природа (между этими «понятиями» он долгие годы предпочитал ставить знак равенства). Как, в самом деле, объяснить, что в провинциальном Таганроге такого-то числа, месяца и года в обыкновенной семье рождается мальчик, который стал А.П. Чеховым? Почему? Никакой зависимости между этим событием и различными явлениями социального и этнографического спектров он не находил. Значит (напрашивается вывод), дело здесь вовсе не в народе, а в каких-то иных, более глобальных факторах.

Вообще понятие «великий народ», тоже ставшее ныне расхожим, всегда вызывало его недоумение… А англичане разве не великий народ? А голландцы? Так какой же народ следует считать великим, а какой – нет? Тот, у которого обширная территория и огромные арсеналы оружия? Или тот, что давно уже живет в материальном достатке, в обстановке политической и экономической свободы?

«Тютчев говорил: какой парадокс, огромная страна – и народ-младенец… – любил цитировать Ю. Левитанский, прекрасно понимая, что исторический возраст народа – просто факт его “биографии”, в котором ничьей вины нет, – но даже Солженицын, при всем моем к нему почтении, вдруг публикует очерк с абсурдной исторической концепцией: есть некий великий народ и во все века ему не везет то с тем правителем, то с этим. Давно уже пора решать кардинальный вопрос: кто мы? Не Сталин, а мы? Кто-то не хочет этого понять, кто-то не может, кто-то – стесняется. Но мы обязательно придем к пониманию хода вещей и построению гуманистического общества; грустно, что это будет нескоро, когда-нибудь, уже без меня. Я чувствую себя так, словно задержался в какой-то другой эпохе… на небольшой срок. Исторически, повторяю, все идет так, как должно быть. Хотя обидно: жизнь такая долгая, а проходит так быстро»[227].

Я видел вселенское зло,
Я всякого видел немало.
И гнуло меня, и ломало,
И все-таки мне повезло.

Мне дружбу дарили друзья,

И женщины нежно любили.
Меня на войне не убили,
Мне даже и тут повезло.

Еще повезло мне, что вот

Я дожил до вашей эпохи,
Где вовсе дела мои плохи
И зыбок мой завтрашний день.

И все же я счастлив, что смог,

Что дожил до этого мига,
До этого мощного сдвига
Тяжелых подземных пород.

Я видел начало конца,

И тут меня Бог не обидел,
Я был очевидцем, я видел
Начало грядущих начал.

Я дожил, мне так повезло,

Я видел и знаю наверно —
История движется верно,
Лишь мерки ее не про нас.

И все ж до последнего дня

Во мне это чувство пребудет —
Я был там, я знаю, что будет
Когда-нибудь после меня.

(Меж двух небес, 1996)

Поэзия должна быть свободной