Небо памяти. Творческая биография поэта

«Литература, и в частности поэзия, должна быть свободной (в идеале она всегда свободна) от политики, от идеологии, от конъюнктуры. Но поэзия не может быть свободной… от самой себя! Поэзия не может быть свободной от мира человеческой души – наших страданий, горестей, страстей, любви… От всего этого поэзия свободной быть не может – иначе для меня это уже не поэзия»[229].

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,
а услышалось – глас наяву.
– Я трамвайная вишенка, – он мне сказал,
прозревая воочью иные миры, —
я трамвайная вишенка страшной поры
и не знаю, зачем я живу.

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,

но слова эти так и остались во мне,
будто я, будто я, а не он,
будто сам я сказал о себе и о нем —
мы трамвайные вишенки страшных времен
и не знаем, зачем мы живем.

Гумилевский трамвай шел над темной рекой,

заблудившийся в красном дыму,
и Цветаева белой прозрачной рукой
вслед прощально махнула ему.

И Ахматова вдоль царскосельских колонн

проплыла, повторяя, как древний канон,
на высоком наречье своем:
– Мы трамвайные вишенки страшных времен.
Мы не знаем, зачем мы живем.

О российская муза, наш гордый Парнас,

тень решеток издревле на вас
и на каждой нелживой строке.

А трамвайные вишенки русских стихов,

как бубенчики в поле, под свист ямщиков,
посреди бесконечных российских снегов
все звенят и звенят вдалеке.

(Меж двух небес, 1996)

Между Временем и Бытием Взгляд из XXI века

Писатель Лев Разгон рассказывал, что однажды, увидев расстроенного и мрачного Левитанского, спросил у него: «Юра, что тебя печалит?» Тот совершенно серьезно ответил: «Несовершенство мира…»

Поэт часто повторял, что жизнь человека трагична от начала и до конца, поскольку люди, едва появившись на свет, обречены на неизбежное увядание, а потом и умирание.

Конечно, эти идеи Левитанского не были слишком оригинальны: всякий человек в тот или иной период своей жизни задумывался о бренности существования и прочих малоприятных реалиях бытия. Но Левитанский сделал эти мысли едва ли не главными в своем творчестве. Борьба с несовершенством мира, с уходящим куда-то и почему-то обратно не возвращающимся Временем стала центральной темой его поэзии зрелой поры. За двадцать лет, с 1970 по 1991 год, Левитанский опубликовал четыре книги стихов, каждая из которых представляет некий этап во взаимоотношениях поэта со Временем как одной из фундаментальных характеристик нашего мира. Разгадка феномена взаимосвязи мгновения и вечности на долгие годы становится основой его мироощущения.

Вообще, «книга стихов» была главной поэтической формой творческой работы мастера. Иногда его книги, связанные незыблемой авторской задачей, больше напоминали поэмы или стихотворные повести, поскольку, кроме сквозной идеи, обладали своей неповторимой историей и даже фабулой – определенной последовательностью событийного ряда.

В книге «Кинематограф» (1970), например, Время свернуто в замкнутый цикл повествования. Жизнь представлена в виде движущейся киноленты с хроникой событий от осени к лету, за которыми поэт то наблюдает со стороны, то сам «участвует в сюжете». Почему с осени? Может быть, потому что приближающийся к пятидесятилетнему юбилею Левитанский именно эту унылую пору оценивает в качестве своей ближайшей перспективы. С господином по имени Время он пока что на «ты»: в его представлении это «бесстрашный художник», «мастер», едва ли не коллега, бескомпромиссно расписывающий человека до «последней муки», «самого последнего штришочка». Тема смерти пока не табуирована, она является уже в самом начале книги в своем явном обличии – «пал», «умер», «выбыл»… В последующие годы Левитанский не позволял себе так лихо разбрасываться словами. Смерть пока воспринимается поэтом не столько как переход в некое иное качество, сколько просто как отсутствие признаков существования.

В «Кинематографе» отчетливо зазвучала тема бездомности, бесприютности:

…у меня все было впереди,
не было лишь квартиры,
комнаты,
угла,
крова.