Небо памяти. Творческая биография поэта

Повторяемость существования, «спираль» веков обогащаются новым качеством, некой едва слышной оптимистической нотой – «так, а все-таки иначе» – «стремлением быть всегда самим собой!..» Самоценность жизни, по Левитанскому, в том и состоит, что, несомненно, оставаясь частью общего, человеческая личность все-таки как-то ухитряется сохранять свою оригинальность. Окрыленному убедительной победой природы поэту (как же, родились три дочери!) финал больше не кажется таким уж неизбежным, хотя на всякий случай, будучи человеком суеверным, он предпочитает именовать небытие по-немецки – «ich sterbe».

Итог книги не то чтобы оптимистический, но все же какой-то умиротворяющий, без «черных птиц» и «белых метелей». Кажется, в конце 70-х годов Левитанский и в самом деле серьезно полагал, что ему удалось преодолеть время, ну, не преодолеть, так обмануть: ему уже давно за пятьдесят, а у него родились дети – состоялось возрождение…

И, не чураясь фабулы вчерашней,
пока другая наново творится,
неповторимость этого мгновенья
в каком-то новом лике повторится.

Впрочем, это повторение в «новом лике» нисколько не отменяет затухающих колебаний импульса, растворения в бесконечности колец спирали, некоего последнего звука «нисходящей гаммы» «там, за чертой», иными словами, мифологических атрибутов его прежних книг.

…живешь на этом тесном пятачке,
в двух зеркалах бессчетно повторяясь,
и постепенно в них сходя на нет…

Следующая книга Левитанского «Белые стихи» (1991) вышла в свет ровно через десять лет. В обществе произошли фундаментальные изменения. Немало перемен произошло и в его личной жизни. Наконец ему улыбнулось простое семейное счастье: он полюбил и был любим. Правда, жизнь поэта в ту пору была отягощена полной бытовой неустроенностью и какой-то социальной растерянностью. Он был не из тех, кто умел менять сущность бытия на средства существования. (Один очень знаменитый прозаик советской поры как-то рассказывал, что прежде гонорара от книги ему хватало на пять лет полноценной жизни, а теперь – на два месяца убогой.) Впрочем, все эти «неурядицы» стали в те годы частью жизни подавляющего большинства наших сограждан.

В последние месяцы своей жизни Левитанский побывал в Израиле. Эта полуторанедельная поездка оставила в его сознании ощущение неких туманных перспектив в освоении новых пространственно-временных координат, которые, впрочем, так ощущениями и остались.

Несмотря на теплую израильскую погоду, зима оказалась необратимой.

«Белые стихи» Левитанского – не поэтическая форма, а формула существования во времени, это «зимняя книга» поэта. Да, конечно, после зимы обязательно последует весна, апрель, возрождение, но скорее всего, это все-таки будет уже там, за горизонтом понятных событий. Поэту еще нет и семидесяти. Но зачем-то ему загодя понадобилась эта страшноватая церемония прощания.

Я пока еще здесь, слава Богу,
но близится срок
собираться в дорогу…

Простимся до Судного Дня.

Все птицы мои улетели, —

говорит он своей любимой в стихотворении «Предзимье».

В «Новогоднем послании Арсению Александровичу Тарковскому» поэт обращается к собратьям по перу – уже ушедшим и еще живущим:

…И вот я завершил свой некий труд,
которым завершился некий круг,

(помните про спираль! – Л.Г.) —я кончил книгу и поставил точку…

Буквально через несколько страниц следует очередное послание – «Послание юным друзьям». Возможно, он имел в виду своих учеников:

Вот оглянусь назад – далека дорога.
Вот погляжу вперед – впереди немного.

И опять – из классической мифологии:

Старец Харон над темною той рекою
Ласково так помахивал мне рукою…

Диву даешься, с какой тщательностью он разрабатывает детали своего ухода, примеривая различные «погребальные» одежды – от греческой туники до скафандра космонавта. У Левитанского «прощание» становится новым поэтическим жанром, который поэт создает с беспрецедентным энтузиазмом и откровенностью.

Осталось все про все,

почти что ничего…
…немного помолчать,
присев перед дорогой.

. . . . . . . .

Спасибо всем за все.
Счастливо оставаться.

Это уже, кажется, обращение ко «всем» читателям.