Я не буду описывать это в подробностях, для меня важен сейчас особо финал этого воспоминанья. Когда дело было закончено и убитого наскоро засыпали землей, раздалась команда: «Полк, правое плечо вперед, шагом марш, запевай!» – и полк двинулся, пошел, словно бы ничего и не было, и долго еще звенело в воздухе «Белоруссия родная, Украина дорогая…» – строевая песня, удобная для шагания в ногу.
Эпоха поздних прозрений
Многое в моей жизни происходило позже, чем хотелось бы, чем должно бы быть. Хотя, в общем-то, случилось это не только со мной, но и с целым поколеньем, или даже двумя поколеньями нашей страны. Вообще эпоху после смерти Сталина я так и назвал бы – эпоха поздних прозрений… Каждому человеку в течение жизни дано пройти ту или иную эволюцию, и чем дольше жизнь и чем ярче личность, тем эта эволюция значительнее. С годами один лишь глупец не изменяется – так считал Пушкин (проблема эволюции художника – проблема для меня одна из самых интересных и важных, но это уже тема другая).
…В эпохи, подобные нашей, процесс эволюций личностных намного стремительней, значительней и резче. Скажем, когда я, мальчишка, в декабре сорок первого лежал со своей винтовкой на том снегу неподалеку уже от Химок, было в душе моей, исполненной чувств высоких и патриотических в высшей мере, было местечко и для смятенья, для страха. И только. Но позднее это вспоминалось уже иначе – не по фильмам, которые мы смотрели перед войной, не по песням, которые мы распевали.
…Зимой сорок второго года наш Северо-Западный фронт стоял в обороне. Окруженная нами 16-я немецкая армия держала четыре армии наших (в том числе и мою 53-ю), сдерживала их, сковывала, через узкий перешеек получая все ей необходимое для ведения этой спланированной заранее операции. И наше командование положило там не одну дивизию, в частности и хорошо экипированные и вооруженные дивизии сибиряков, тщетно и бессмысленно бросая их на сильно укрепленные позиции немцев.
И на исходе зимы однажды в час предрассветный было обнаружено, что противника перед нами нет – немцы попросту ушли, выполнив поставленную перед ними задачу. А вскоре – приказ Верховного Главнокомандующего – «Ликвидация Демянского плацдарма», впечатляющие цифры немецких потерь, марши, салюты, награды…
Ну, полководцы – это особая тема, для осмысленья той войны важная чрезвычайно. Умных, талантливых, опытных в первый период войны почти что и не было – тех, что были опытнее и умнее, успел товарищ Сталин пересажать, уничтожить. Прославленный маршал Жуков был не больно уж щепетилен в расчетах, каким количеством жизней солдатских оплатить свою славу. А чехарда с верховными – это уж цирк, да и только. Великого полководца Сталина сменяет великий полководец Хрущев; этого великого сменяет столь же великий, и даже более, Брежнев с Малою своею землей; даже и Черненко, всю войну возглавлявший не больно уж близкий к фронту край Красноярский, – и тот, оказывалось, чуть ли не решил исход войны и победы…
Да, полководцы наши были, по преимуществу, жестокосердными людьми, которые не жалели человека, солдата – плевать им на него было, как и сегодня плевать. Потому-то, как я говорил, я боюсь этих праздников наступающих, всего этого ликования – ведь власти его искусственно раздувают, потому что этим как бы поддерживается и нынешняя акция в Чечне…
Наше поколение не знало страха
У нас нет прозы, которая бы объяснила, что с нами со всеми тогда происходило… Межиров однажды говорил мне, что перед войной его отец, видимо, все понимавший, решился что-то объяснять сыну, но, воспитанный советской школой, сын смотрел на отца как на выжившего из ума старика.
Сейчас говорят, в стране была атмосфера страха. Но какое поколение знало страх? Наше – нет, не знало страха, мы шли на фронт с песней: «Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте!» Никакого страха не было.
«Ну что с того, что я там был»
Я не люблю говорить о войне, ухожу от расспросов о тяжелом ранении. История, в самом деле, – отказ от бесконечных табу. Чем дальше уходило от нас военное время, тем больше я видел несовпадений жизни и установок официоза. Я решительно пересмотрел свое отношение к войне… А ведь испытывал больше чувства вины, чем счастья, поскольку странам Восточной Европы принес, по сути, не свободу: «Ну что с того, что я там был…» – первый своеобразный итог моих размышлений. Впрочем, можно понять и других.
…Война ведь слилась с молодостью, романами, влюбленностями, надеждами… И потом вообще человек так устроен, что вспоминает чаще не плохое, а хорошее. Вот и я ведь не вспоминаю, как мерз на снегу, а вспоминаю про то, как спирт пили и какая была блондинка медсестра.
Я вполне допускаю, что в жизни фронтовиков уже после 1945 года не было более ярких переживаний, чем военные события. Мне, к примеру, пришлось повоевать еще в Маньчжурии, демобилизовался я только в 1947 году.