Небо после бури

Единственный родитель, который у меня был – это Маут, и его любовь ко мне неотделима от долга, возложенного на мои плечи. В нем основа этой любви. Хусани любила меня как мать. Ее любовь была неистовой, тогда как Маут был холоден; ее привязанность шла от ее сердца, в то время как у Маута был свой расчет.

И чем же я отплатил той, что любила меня сильнее всех? Как я отблагодарил женщину, которая отдала мне все, и от которой за несколько коротких лет я узнал о любви больше, чем за тысячелетия, проведенные на Землях Ожидания?

Я покинул ее. Забрал ожерелье и ушел. И не вернулся.

Вскоре она умерла, умерла одинокой и всеми покинутой – «нирбара». Она ушла в иной мир с именем своего приемного сына на устах, не зная, где он, не зная, жив он или мертв, не зная, почему ее имя исчезло из его памяти, и чем она заслужила это.

Я оплакивал ее. Я оплакиваю ее и сейчас.

* * *

Как и у Кочевников, у Мореходов имеются свои ритуалы прощаться с умершими. Как и Кочевники, они начинают понимать, что против меня эти ритуалы бессильны.

Дворец королевской семьи Маринна превращен в руины, как и большинство зданий в Адисе. Город, который предоставил убежище моим врагам, разгромлен армией Керис Витурии. Тысячи душ стекаются ко мне.

Маро еще не оправился после раны, нанесенной Лайей. Но я справляюсь почти так же хорошо, как он. Души людей слабы и растеряны, я захватываю их без труда. Они почти добровольно идут мне в руки.

– Город наш.

Керис осторожно пробирается среди развалин дворца, и взгляд ее ненадолго задерживается на потолке огромного зала, в котором все еще стоит деревянной трон короля Ирманда. Прекрасные витражи разбиты, от купола остался лишь каркас. У Керис вид собственницы. Это ее город. Ее дворец. Часть ее Империи. Я обещал ей это и исполнил свое обещание.

Ее доспехи забрызганы кровью храбрых воинов Маринна – ни одному из них не удалось выстоять против ее свирепой жестокости.

– Я убила Никлу, хотя она подняла белый флаг…

Я бросаю на женщину испепеляющий взгляд, и та опускает голову. Я вижу, что мой гнев ничуть не пугает ее.

– …господин, – неохотно добавляет она.

– Адиса пала. Но Мореходы не сломлены, – замечаю я. – Часть жителей покинула город. Сколько погибших?

– Больше двенадцати тысяч, господин.

«Еще, – шепчет мне Море. – Еще».

Я смотрю Керис в лицо.

– Тебя что-то беспокоит?

– Нужно было убить ребенка. – Она переминается с ноги на ногу, и разноцветные осколки хрустят под ее сапогами. – Закариаса.

– У тебя была такая возможность. Что остановило тебя?

– Он был нужен мне живым, – объясняет Керис. – Чтобы подманить к себе Кровавого Сорокопута. Но, взяв его в руки, я вдруг вспомнила Ильяаса.

– Помнить своего ребенка – это не слабость. Слабость – отрицать свои чувства. Что ты ощутила в тот момент?

Керис довольно долго молчит, и на мгновение я вижу перед собой вместо взрослой женщины маленькую девочку. Впрочем, для меня все они – дети.

Она хватается за эфес окровавленного меча.

– Это неважно…

Но я не позволяю ей отвернуться, потому что слабость следует искоренить, иначе сентиментальные чувства пустят корни в душе женщины.

– Когда ты снова увидишь своего сына, ты сможешь сделать то, что должно быть сделано?

– Я уже его видела. В Аише. Он стал… другим. И в то же время остался прежним. Он – Витуриус.

Она произносит это имя равнодушным голосом. Довольно долго мы оба молчим.

– Я не знаю, – в итоге признается Керис, – смогу ли я сделать то, что требуется от меня.

Люди обладают поразительным талантом удивлять, даже когда тебе кажется, что за тысячи лет ты сумел досконально их изучить. Она встречается со мной взглядом. Изо всех существ на земле лишь Керис Витурия никогда не боялась смотреть в мои огненные глаза. Она давно утратила способность испытывать страх.

– Есть вещи, которые нельзя уничтожить. И неважно, сколько клинков ты в них вонзишь, – говорит она.

– Верно, Керис.

Я знаю это лучше многих.

Мы смотрим на пожар. Белый флаг бессильно повис в неподвижном воздухе. Голодное Море бушует: «Еще».

Тысячи людей мертвы. Сколько страданий вокруг.

Но этого недостаточно.

52: Лайя