Небо после бури

Постепенно мои глаза привыкают к темноте, и я вдруг понимаю, что смотрю на человеческий череп. Скелет обглодан дочиста – в туннелях нет людей, но в них кто-то живет.

Это детский скелет, в пальцах зажата игрушечная деревянная лошадка. Наверное, ребенок был ранен во время осады, не смог идти, и его бросили. А может, он отстал от семьи, заблудился и умер от голода.

Мне кажется, что лошадка тоже смотрит на меня. Она о чем-то мне напоминает. Я опускаюсь на пол в ожидании близкой смерти и пытаюсь вспомнить. Почему-то это кажется мне очень важным. Где же я видела эту лошадку?

Нет, эту игрушку я не видела никогда, просто она напомнила мне о другой. Давным-давно, после того, как Маркус приказал мне найти Элиаса, Каин отвел меня на пепелище дома одного патриция и рассказал о семье, которая там жила. У них был сын. Черт возьми, как же его звали? «Вспоминай. Он заслуживает того, чтобы его помнили».

Но я вспоминаю лишь имя их раба-Книжника – Сайад. Он вырезал игрушку для этого мальчика, потому что любил его, как сына. Он вернулся в горящий дом, чтобы спасти ребенка, и это стоило ему жизни.

Я никак не могу вспомнить имя того мальчика. И я никогда не узнаю имени этого ребенка. Кем были его родители – Книжниками? Меченосцами? Был ли это ребенок Мореходов или Кочевников, случайно оказавшийся в этом пекле?

Какая разница! Осознание этого обрушивается на меня, как океанская волна, порожденная землетрясением, неумолимая и неиссякаемая. Какая разница, кто этот ребенок, если его жизнь оборвалась так рано. Даже если бы это был ребенок карконов, разве не нужно его оплакать? Он был добрым и ласковым и ничего не знал о тех ужасах, что совершали его родные.

Кем бы он ни был, он не заслужил такой смерти. В его гибели виновны взрослые. Виновата я. Комендант. Люди, которые боролись за власть и влияние, уничтожая всех на своем пути.

Лайя из Серры знает об этом. Конечно, знает, ей уже столько пришлось испытать. Только сейчас я поняла всю глубину ее гнева, направленного на тех, кто истязал ее народ. Я думала, что служу великому делу: охраняю Империю. Но на деле я «защищала» людей, которым не угрожала никакая опасность.

Может быть, Элиас узнал эту простую истину от Мамы, из ее историй. А я никогда не могла понять, кто в ее сказке герой, а кто злодей. Наверное, нашему народу нужно больше таких историй.

– П-прости, – шепчу я, обращаясь к детским останкам. – Мне так жаль.

О небо, скольких людей я убила, скольким причинила боль. И я осознаю это только сейчас, перед смертью, когда во мне ничего не осталось от факела – я всего лишь догорающий уголек, на который опускается вечная тьма.

«Слишком поздно для сожалений, Элен. – Впервые за несколько месяцев я произношу свое имя. – Слишком поздно, ничего уже не исправить».

По крайней мере, я спасла Харпера, отказавшись взять его с собой. Я вспоминаю наш поцелуй. Это было так давно, но я помню каждое мгновение. Помню вкус корицы на его губах, помню, как он закрыл глаза, прижав меня к себе, и как…

Дзынь. Дзынь. Дзынь.

Я снова переношусь в настоящее и прислушиваюсь, не отрывая взгляда от скелета. «Привет тебе, Смерть, – мысленно произношу я. Как это ни странно, я испытываю облегчение. – Наконец-то ты пришла за мной».

В туннеле царит полная тишина. Проходит несколько минут, и…

Дзынь. Дзынь. Дзынь.

Я закрываю глаза и уплываю в черноту. Мне хочется уснуть именно сейчас. Мне хочется покинуть этот мир с мыслями об Авитасе Харпере.

Дзынь. Дзынь. Дзынь.

Какого дьявола, что это за звуки? Я пытаюсь повернуть голову, но не могу. А потом из мрака доносится голос.

– Поднимайся, Кровавый Сорокопут. Ты нужна своему народу. Верность до конца, неужели ты забыла?

– Отец?

– Отец и мать. Сестра, брат и друг. Поднимайся.

Чьи-то руки подхватывают меня сзади, помогают подняться, но, обернувшись, я никого не вижу – наверное, и рук никаких не было. Мне это показалось. У меня начинается бред. Держась за стену, едва переставляя ноги, я все же иду вперед.

Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь.

Четыре раза. До этого было три. В звуке есть какой-то ритм, как в музыке. Такие звуки может производить только человек.

А может быть, это пещеры. Спустившись сюда перед осадой Антиума, я слышала точно такой же звук. «Просто голос пещер, поющих свои истории», – сказал мне Каин.

Если это песня, то о чем в ней говорится, во имя всего святого? Песня не прекращается, ее мелодия постоянно меняется. Я просто хотела умереть, но она мне не позволяет.

– Вот так, – произносит тот же загадочный голос. – Продолжай идти. Найди этот звук.

Через некоторое время «дзынь» сменяется более низким звучанием, напоминающим звон колокола. Но нет – он слишком короткий и не такой гулкий, как набат. Он не радостный и нежный, как треньканье серебряного колокольчика. Он холодный и твердый. Как я.