Небо принадлежит нам

Мяч снова прилетел в окно, с такой силой, что стекло застонало, но Нев словно ничего не заметил. В углу стоит гладильная доска, на которой лежит стопка детской одежды. До того как я пришел, Нев гладил школьные юбочки своей дочери.

– Почему ты бросил? – спрашиваю я.

– Работать на Сладковского-то?

– Да.

– Хочешь правду?

– Да уж будь любезен.

– Я выплатил долг, – говорит он, пожимая плечами. – Стал свободным. Все обвинения с меня сняли… – Тут он осекся, опустил голову. – Слушай… ты прости меня… мне жаль, что все так вышло… и Джека твоего очень жаль…

Меня коробит оттого, что он вот так запросто назвал моего сына по имени. Мне кажется это кощунством; никто, тем более Нев, не имеет права произносить имя Джека иначе, чем благоговейным шепотом.

– Его ты тоже на подачки от Сладковского купил? – интересуюсь я, кивая на огромный дорогой телевизор в углу.

– Можешь не верить, но я его в лотерею выиграл.

– Как же тебе не верить, Нев? Ты ведь в жизни мне не соврешь, верно?

Я отодвигаюсь к спинке дивана. Сидение бугристое, поскольку от времени поролон сбился в комья, и я проваливаюсь в одну из невидимых ям.

– Ты понимаешь, что дал мне надежду? – Я сверлю глазами тщедушную, сгорбленную фигурку. – И не одному мне – сотням таких, как я. Ты, конечно, не помнишь этого своего письма, но я его помню прекрасно. Я даже помню, когда я его получил: я тогда сидел на веранде нашего дома в Лондоне. Я прочитал его раз пятьдесят, если не больше. «У нас отличные новости, – написал ты. – Сегодня Джошу делали сканирование – никаких следов опухоли!» Эти слова навсегда засели в моей памяти, они стали моей спасительной соломинкой. Я перечитывал твое письмо раз за разом, на ноутбуке, в телефоне…

Я замолкаю, потому что продолжать этот разговор бессмысленно. Я подхожу к Неву, вросшему в кресло, и он еще больше съеживается, ожидая, что я его ударю.

– Ты жалок, Нев. Мне даже смотреть на тебя противно.

Мне хочется врезать ему кулаком в лицо, но я боюсь, что не смогу на этом остановиться, поэтому, сделав над собой усилие, разворачиваюсь и ухожу. Закрывая дверь, я слышу, как Нев плачет.

Мальчишки, игравшие в футбол, сбились в стайку неподалеку от моей машины. Теперь, когда я вижу того, кого принимал за Джоша, вблизи, он больше не кажется мне чудо-мальчиком. Светлые волосы висят жирными нечесаными прядями, губы в каких-то коростах.

– Что, приятель, любишь наблюдать, как детишки в футбол играют? – спрашивает он ехидно. Он старше, чем я думал, и всего на полголовы меня ниже. Он отхлебывает из желтой банки с энергетиком и смачно сплевывает на землю. В нем вообще нет ничего от Джоша: черты лица у него острее и жестче, а волосы совсем другого оттенка.

– Отвали, – буркаю я.

– Отвали, – передразнивает он меня, подражая моему лондонскому акценту, и все разом начинают смеяться и повторять за ним.

– Далековато от дома забрел, а, дядя?

Я подхожу к машине, и все они, ухмыляясь, пододвигаются ближе.

– Это, случайно, не тот хрен, что дал тебе сотку за отсос, Гэри?

В ответ раздается мерзкий оглушительный гогот. В глубине этой толпы я замечаю мальчишек, которые сказали мне, где живет Нев. Их лиц почти не видно под козырьками бейсболок.

Когда я сажусь в машину, вся банда синхронно придвигается еще ближе. Они действуют как хорошо обученный отряд. Руки трясутся, я кое-как попадаю ключом в замок зажигания и хватаюсь за руль. «Пе-дик, пе-дик!» – скандируют мне в спину. Я нажимаю на газ, колеса с визгом проворачиваются, и, под градом камней и пинков, «ауди» срывается с места.

4

Re: Re:

От: Роб. Пт. 2 июня 2017, 11:45

Привет, надеюсь, ты чувствуешь себя хоть немного лучше. Почему я повез сына в клинику Сладковского? Если коротко, то потому, что дурак. Потому, что потерял голову от отчаяния и не желал смириться с тем, что мой сын умирает.

Не думай, что это я так пытаюсь оправдаться. Моя жена, Анна, сразу поняла, что Сладковский – шарлатан, и постоянно мне это твердила, но я ничего и слышать не хотел. Я относился к ней просто чудовищно. Она, наверное, никогда меня не простит, и я понимаю почему. Если бы только я мог сделать для Анны что-то хорошее, хоть как-то загладить свою вину перед ней… но, видимо, уже слишком поздно.

В остальном у меня все нормально. Как всегда – спасибо, что позволила излить душу. Как ты?