Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?..

Оказалось, что она искала меня, одетую в военную форму, а я ее: красавицу-смолянку с пышной прической, с блестящими синими глазами и гордой статью… Опять были слезы. Она схватила меня за руку и повела в глубь вокзала. Мы нашли свободную скамейку, сели, и Катя рассказала, что Васю судила «тройка», приговорив его к десяти годам заключения. Васю обвинили в шпионаже и связи с английской разведкой. Его статья в «Экономической газете» была якобы перепечатана англичанами – и этим он выдал какую-то государственную тайну…

– Десять лет! За что? – всхлипывая, говорила Катя. – Нюрочка, родненькая, ты, пожалуйста, больше мне не звони и не заезжай. Я сегодня только на минутку забежала в квартиру за Юркиными вещичками. Мы с ним теперь кочуем по знакомым, хотя многие нас боятся… А я боюсь, что меня дома могут арестовать… Что тогда будет с Юркой? – плакала Катя. Плакала и я. Мы расстались…

Куда мне было податься? К Виктору в авиачасть? Ни за что, в таком-то виде… В аэроклуб? Нет! На Метрострой? Под сожалеющие взгляды, чтобы все напоминало о самом счастливом времени, о дерзновенных мечтах, чтобы каждый намек о прошлом травил душу? Нет! Может, потом, а сейчас?.. Да куда глаза глядят! Вот в расписании поезд, который довезет меня до брата Алексея. Значит, мне в этот город…

И вот поезд плелся, спотыкаясь на каждом полустанке, тоскливо отстукивая колесами… В городе Себеж брата не оказалось, его перевели на новое место службы. Я переночевала у соседей, а утром опять в путь. Денег в кошельке у меня оставалось только 12 рублей. Не хватало всего двух рублей на билет до городка, где работал мой брат Леша. Ничего, я купила билет на все деньги, а то, что одну станцию не доеду, – не беда – дойду. Опять я еду в общем вагоне, опять на верхней полке, – и едва не плачу. Неужели у меня нет воли? А если есть, то почему я лежу вот так – пластом на полке, и ничего не хочу предпринять? Почему не борюсь за свое право летать?.. Мне вспомнились слова любимого всей молодежью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Саши Косырева:

«Никогда не отступайтесь от задуманного. Смело и гордо идите вперед…»

– Смело и гордо идите вперед! – повторила я вслух, и в этот момент состав, вздрогнув всем своим длинным, неуклюжим телом, остановился, словно предоставив мне право выбора.

– Где это мы стоим? – свесив голову вниз, спросила я.

– Чай Смоленск! – ответил мужчина.

– Сколько стоим?

– Минут тридцать, не менее…

Неожиданно для соседей по вагону я ловко соскочила с полки, накинула пальтишко, подхватила чемодан и бросилась к выходу.

«Коккинаки»

Поезд ушел. В то время, когда он вильнул за последний смоленский семафор, я подходила к зданию обкома комсомола. Зимний рассвет едва только начинал подсинивать белые стены домов древнего города, и обкомовские двери были на запоре. Потолкавшись у входа и сильно продрогнув, я пустилась трусцой по улице. Добежала до афишной тумбы – и обратно. И так несколько раз, пока приятное тепло не растеклось по всему телу. Время шло, начинался день. Вот уже где-то совсем рядом прогромыхал первый трамвай, прогудел первый грузовик. Открылась и заветная дверь. Вместе с первыми посетителями ворвалась в обком и я. Сунула голову в одну комнату, в другую – нет, не то.

– Где тут у вас секретарь помещается? – требовательным голосом спросила я у какого-то тщедушного парнишки в очках, важно шествовавшего с большущим кожаным портфелем по коридору. Тот глянул удивленно на меня поверх очков: кому это сразу «сам» потребовался? Но, уловив в моем лице и взгляде настойчивость, выяснять не стал, а просто сказал:

– Там, за углом, обитая черным дерматином дверь…

Маленькая пухленькая секретарша грудью преградила мне ту дверь, но и тут не то мой вид, не то взгляд, не то немалый рост заставили ее уступить мне дорогу к заветной двери. Воспользовавшись этим, я решительно вошла и с порога, боясь как бы меня не остановили, залпом выпалила:

– Мне нужны работа и жилье. И как можно быстрее!

Молодой человек, сидящий за большим письменным столом, приподнял голову и удивленно посмотрел на меня сквозь очки.

– Ты, собственно, по какому делу, товарищ?

– Дело мое не терпит отлагательств…

Страшно волнуясь, а оттого путаясь, я стала рассказывать о себе: о метро, об аэроклубе, о летном училище, о брате… Я говорила ничего не скрывая, ничего не тая – как на духу. Секретарь слушал молча, в его взгляде я видела живую заинтересованность и участие. Мне показалось, что он понимет, что к нему пришел человек, которого отстранили от любимого дела. Не просто девушка, а комсомолка, овладевавшая сложным летным мастерством. Большая война стояла на пороге, невиданными темпами развивалась промышленность, перевооружалась армия, и обученных летчиков отчаянно не хватало. Обо всем этом секретарь обкома прекрасно знал. Слушая мой сбивчивый рассказ, он все более удивлялся: как могли без всяких причин снять учлета с самолета в то самое время, когда так требуются летные кадры, когда ОСОАВИАХИМ не успевает готовить курсантов для военных училищ. Когда программа допризывной подготовки напряжена до предела!