Небо цвета надежды

Не обращая на нее внимания, я подошла к кровати Сильвии. От увиденного сердце мое сжалось, руки и ноги онемели, и я повалилась на пол. Осыпая меня бранью, девушка подскочила ко мне, но, увидев, что произошло, вытаращила глаза и завопила. Сильвию – милую мою Сильвию – сжимал в объятиях мужчина, из спины которого торчал нож. Мертвые глаза Сильвии были широко распахнуты.

Как я добралась до своей комнаты, не помню. Наверное, кто-то из девушек довел, а еще они, вероятно, напоили меня снотворным. Когда я пришла в себя, полицейские бродили по коридорам и стучались в двери. Мы все выстроились внизу, в общей комнате, как делали по вечерам, когда мужчины выбирали одну из нас себе на ночь. Полицейский строго оглядел нас.

– Я инспектор Правин Годболе, – он взмахнул латхи, – что здесь произошло? Кем является убитая? Известно ли кому-то, откуда она родом?

Он расхаживал перед нами, на миг останавливаясь перед каждой и вглядываясь в наши лица. И каждая качала головой и отводила глаза.

Затем заговорила Мадам:

– Сагиб, я сейчас все расскажу. Этот мужчина влюбился в Сильвию и требовал, чтобы она с ним сбежала. Наверное, Сильвия отказалась, и он не вынес отказа. Он убил ее, а потом наложил на себя руки. Бедняжка Сильвия… она… – Мадам тщетно пыталась выдавить слезу.

Все знали, что это вранье. Убитый был работником соцслужбы и лишь притворялся клиентом. Он хотел спасти нас – и все мы знали правду. Прознав о том, что Сильвия планирует побег, владельцы борделя убили и ее, и этого мужчину. Каждый понимал: это известно даже полицейским.

Инспектор сурово посмотрел на Мадам.

– Мы тут приготовили вам кое-что, – заулыбалась та. Инспектор улыбнулся в ответ, и толстая пачка банкнот перекочевала из ее рук в его.

– Если хотите, чтобы делу не дали ход, этого недостаточно, – сказал он, пряча деньги в бумажник.

– Разумеется! Выбирайте любую! – И Мадам обвела нас рукой.

Застилавшие глаза слезы помешали мне рассмотреть, кого он выбрал. Через несколько дней кровать Сильвии отдали тринадцатилетней девочке, кричавшей по ночам от ужаса. Ей суждено было занять место Сильвии. Все забыли о случившемся и вернулись к своим обязанностям, считая смерть Сильвии лишь очередным поворотом судьбы.

А затем наступило утро, которое, как я надеялась, никогда не наступит. Я несколько часов ждала, когда приведут Ашу, считая круги, описываемые лопастями вентилятора. Когда ждать стало невмоготу, я спустилась вниз. Мадам сидела на веранде со стаканчиком деси дару – крепкого ликера – и дымящейся сигаретой. Я остановилась у нее за спиной и собралась с силами.

– Что вы с ней сделали? – спросила я.

Она повернулась и посмотрела на меня. От сигаретного дыма и спиртного глаза ее покраснели.

– Ч-что вы сделали с моей дочкой? – упрямо повторила я, стараясь не выказывать сжимающего сердце страха.

Она посмотрела на меня, чуть приподняв бровь, рассмеялась и отхлебнула из стакана.

– Подожди пару дней – и ее к тебе приведут. А сейчас иди наверх и работай, – сказала она, подзывая охранников.

Я побежала наверх, в комнату. Конечно, я могла бы настойчивее допытываться, что случилось с дочкой, но в результате меня бы избили охранники. Нельзя – убеждала я себя, – чтобы дочка увидела меня в синяках и ссадинах. Впрочем, дело было в другом. При мысли об этом сердце мое разрывается, но мне просто-напросто не хватило храбрости вынести боль ради собственного ребенка. Поэтому теперь я каждое утро забиралась на стул и высматривала на улице свою малышку. И так надоела своими расспросами, что меня решили отправить в Сонагачи.

У Мадам имелось там несколько борделей, и она решила перевести туда трех женщин постарше, якобы вместо сбежавших. Так сказала Мадам. Конечно, мы прекрасно знали, что значит «сбежать», – скорее всего, бедняжек убили, когда те попытались выбраться оттуда. Как бы то ни было, в каматипурском борделе оказалось вдруг чересчур много тех, кому было уже чуть за тридцать или около того, поэтому Мадам сказала, что пора обновить кровь и набрать девушек помоложе – от этого и выручка вырастет. Отправляли нас на рассвете.

Чики, Сома и я забрались в небольшой фургон, и в нос нам ударило резкое зловоние. Пол в фургоне был заставлен ящиками с рыбой. Сома протиснулась вперед и уселась за ящиками, а мы с Чики расположились у двери, друг напротив друга. Только когда дверцы закрылись, мы осознали, насколько здесь тесно. Ко всему прочему в фургоне было темно, свет проникал лишь через узенькую щель. Чики прижала к носу паллу.

– Не знаешь, это далеко? – спросила она меня.

Я пожала плечами и покосилась на стоявшую рядом корзинку с соленой рыбой. Смрад стоял невыносимый. И эти дохлые рыбины… «Как же, наверное, они рвались обратно в воду, пока не испустили дух…» – подумала я. «Почему рыба плавает? И почему не умеет летать?» – зазвучал у меня в голове голос Аши. Как она любила задавать вопросы! При мысли о том, что теперь она будет так далеко от меня, я не выдержала и заплакала. Мои рыдания утонули в шуме проезжающих мимо машин.