Неболочь

Пуд соли, фасоли… «Кололи» меня вчетвером опера…
Теперь я не ведаю боли, не чувствую пламя костра.
Зато я стал лучше предвидеть, откуда появится боль,
Так с берега вымпел на бриге плывущем узнает Ассоль.
Как бабушкин студень, медуза качалась на лёгких волнах,
Душа закрывалась, как шлюзы, скрывалась, как солнце в горах,
Тонула разлапистым эхом в глубинах еловых боров
(Об этом рассказывал Чехов, футляр не найдя от очков)…
Вращается флюгер на крыше, виной тому ветер-фигляр.
Оббит и орнаментом вышит души рукодельный футляр.

Дядь Коль

Я вышел навеки из строя, я выбыл, оставшись без ног,
Из боя за Днепр, забоя людей, защищавших восток.
Но я возвратился в деревню, что было немногим дано…
Безногим. И стали деревья большими, как будто в кино.
Крутил его в клубе механик, по локоть без левой руки;
Крестьянские дети за пряник носили бобины-мотки
За ним, словно я «Дегтярёва» таскал по траншеям Днепра,
Где пули свистели солово, порой соловьи у костра —
На редком привале. Затишье. Я с Богом – один на один…
Стучатся в окошко мальчишки: «Дядь Коль, дай к мопедке бензин».
Дядь Коль получил «Запорожец» за страшные эти бои,
Дядь Коль – он в строю, он поможет: «Идите сюда, воробьи,
Сливайте канистру, не жалко, поставьте потом на крыльцо…».
Осколочье чёрное жало кривит дяде Коле лицо.

Пророк

Мне снилось, что в сердце осталась страна из пяти повилик,
Когда хоронили, казалось: бренчал бесполезный язык —
Серебряной ложкой в стакане пустом. Транссибирский экспресс
Вихлялся, как лещ на кукане, зиял, как холодный обрез
Ночного убийцы… Зубами язык я слегка прикусил.
И тени, как шпалы на БАМе, привстали из отчих могил.
«Что, новопреставленный, скажешь?» – спросила умолчная тьма,
Чернее пожарищной сажи, удушливее, чем тюрьма.
Я загодя речь приготовил живую, как пять повилик,
В крови, поперхнувшись на слове, гремел – камнепадом – язык.
Так в детстве, не зная урока, у школьной доски я молчал,
И тучные лавры пророка, как черви, ползли по плечам.

Заморозки