Неболочь

Рука – не река с рукавами… Сожму междуречье в кулак.
Заката полосное знамя и флюгер, как сваренный рак.
Прибрежные заводи куцы, резвится сомовья семья:
– В чём смысл плесканий, Конфуций?
– Не знаю, раз рыба – не я…
Нельзя передать ощущенье того, что на ощупь и цвет
Порой обретает значенье, но в чём философии нет.
Поэтому непредсказуем ход жизни, где каждый предмет
Имеет частоты, как зуммер… «Как сердце», – подумал поэт.

Россия

Я вышел на поле молитвы и принял жестокую речь,
Мне ангел словами Лолиты пенял, как Россию беречь.
Стоял я, краснея ушами, как листьями клён ко двору,
И осень, страду завершая, рассыпала рыбью икру
Брусники по матовым кочкам… Настала кромешная ночь.
Я речь разбираю по строчкам, чтоб знать, как России помочь.
Твержу междометья сквозь зубы, так цедят сквозь марлю рассол,
На кладбище ворон-шикльгрубер не кажется худшим из зол.
Одним средоточием воли, пронырливым складом ума —
Россию избавит от боли, с любовью, Россия сама.
Пока я дочистил маслята, советчик куда-то исчез…
Россия настолько распята, что свят в ней и ангел, и бес!

Камень

Как странно: зерно преет в трюме, а рыба плывёт за баржой…
В чём смысл вечерних раздумий о том, что случится с душой?
Не так ли она ускользает, стремясь за отступной мечтой,
Курлыча и плача, как стая, витая над грешной землёй?
Несут сухогрузы Вселенной созвездий чужих миражи,
Душа, оставаясь нетленной, спеши вслед за ними, спеши!
Вода, как зимой рукавица, парит, если вызволишь длань,
А пуля пронзает, как спица, пятнистую глупую лань.
Я был у тибетского ламы, который изрёк, не спеша:
«Душа превращается в камень, когда умирает душа».

Вериги

Я сбился с февральского ритма, как снег у забора в сугроб,
Калякать в тетрадку – обрыдло: мятежно выстругивать гроб?
Как уксусной марлей запястья – от жара привычных простуд,
Обёрнут мой вечер в ненастья метелей, которые жгут.
Я сбился с апрельского ритма, как рыба – на нерест – в стада.
Позаришься взглядом, сколь видно – вода (ни туда, ни сюда).
Ручьи набухают, как вены мозолистых старческих рук,
И паводок клочьями пены похож на ромашковый луг.
Я сбился с июльского ритма, как в рой всевозможная жля.
Пространство тягучим повидлом стекает по стенам Кремля.
Приезжим узбеком – столица; таджиком, китайцем – на вкус,
Какие округлые лица-лепёшки (попробуй, урус)!
Я сбился с осеннего ритма, как слез с наркоманской иглы,
Старухой, просящей корыто, под вечное в небе: «курлы».
«Молчите, проклятые книги…» – с катушек сорвался поэт.
Орбиты звенят, как вериги стремящихся к солнцу планет…

Футляр