Неболочь

Я так хотел бы умереть:
Как остов, обрасти кораллом,
Чтоб удавалось подсмотреть
Каранксов, розовых и алых.
Тогда б акула плавники
Чесала о мои лопатки,
Окаменевшие соски
Моллюски трогали украдкой.
Жестокосердный осьминог —
Проклятье маленькой вселенной —
Свивая щупальца в клубок,
Мой мозг сосал, прикосновенный.
Аквалангисты чередой,
Сверкая фотоаппаратом,
Рыбодобычливой стрелой
Проткнули сердце мне, как атом.
И сердце, мёртвое давно,
Вспорхнув растерянной медузой,
Мятежно стукнулось о дно
Дрейфующего сухогруза.

Новогоднее

В плену ленивых меланхолий, как в паутине, тине дней,
Я – ёлка ряженая в холле, где больше взрослых, чем детей;
Где за оконцем город, ялов, звенит трамвайною дугой,
Где спелый торт – корзиной ягод, где «ступа с бабою-ягой»
На красный оклик светофора летит, как модное авто…
Где шпага герцога Рошфора пронзает купол шапито.
Театр – вешалка, а значит, мой полушубок – декабрист,
Бинокль, воспринятый на сдачу, по-левитановски лучист.
Я выбрал праздничную пьесу: лежит Офелия в воде…
Как томно дрогнула подвеска, скользнув по краю декольте
Разволновавшейся соседки (на вид ей – возле тридцати)…
Я говорю, как Фауст – Гретхен: «Мадам, нам явно по пути».
Как огоньки святого Эльма, такси на площади мирской,
Мы доезжаем до Удельной, а кажется, что до Ямской.
Я – Гамлет, маковка собора – как череп Йорика… Рассвет.
Я избегаю разговора с прохожими, которых нет.

Сезам

Я думал, что смерть одинока – она многолюдна, увы —
Как ветер, свивающий локон осенней уставшей травы.
За ней наблюдают предметы: дозорные звёзды, роса,
Деревья, от яркого света лукавые щуря глаза;
Икона, висящая в храме, что видела много смертей:
Твою – фотокарточка в раме, чужую… Свистит коростель.
Мир сведущ и не обезличен, он жадно следит за тобой:
Зачем ты уходишь, что ищешь, когда не вернулся домой?
Я с возрастом стал осторожней, я слышу, не веря ушам,
Как Орша беседует с рожью, как вздорит с Ван Гогом сезам.

Календарь