Небосвод несвободы

Иерусалимский набросок

Из камня — ввысь, сквозь сны и времена
растёт страна, где рая с адом двери…
Коль нет войны — то всё равно война,
и мира нет, как жизни на Венере.

В смешенье рас здесь разберись сумей;

Коран сменяют Библия и Тора…
С улыбкой смотрит первородный Змей
на наливное яблоко раздора.

О, как слепящ здесь воздух поутру!

Спешат куда-то Фатима и Сарра…
Вплетён в ближневосточную жару
пьянящий ор восточного базара.

Я здесь никто: пришелец и плебей,

мне говорить и не о чем и не с кем.
Зовёт велеречивый воробей
своих друзей на древнеарамейском.

А время мчится: то вперёд, то вбок,

но всех живущих тут клеймит незримо…

Своим дыханьем троеликий Бог

туманит стены Иерусалима.

Пост-Хэллоуин

Пост-Хэллоуин. Ухмылки Лона Чейни
исчезли. И деревья в ноябре
застыли в красно-жёлтом облаченье,
домашние, как комиссар Мегрэ,
в предзимнем ожиданье хорошея…
В преддверии отлёта за кордон
взирают чайки, наклоняя шеи,
на крошки хлеба, вмёрзшие в бетон.
Собратья их, слагаясь в вереницы —
уже в пути, спасаясь от беды.
Ты, осень, упраздняешь все границы
и, как в кино, смываешь все следы.
В такую осень я и сам — без глянца…
Но, отдаляя тягостный итог,
крупицы несведённого баланса
впадают в зазеркальный водосток.
Случайных встречных всё печальней лики,
и тянутся к нам в души поутру
артритные побеги повилики,
прорвавшие земную кожуру.

Постмодерн

Поэт смеётся.
Говорит: сквозь слёзы,
но мы-то знаем: набивает цену.
Во тьме колодца
обойтись без дозы
не в состоянье даже Авиценна.

А в голове —

морзянка ста несчастий.
Он — явный аръергард людского прайда.
Себя на две
распиливая части,
он шлёт наружу Джекила и Хайда.

Поэта гложет

страсть к борщам и гейшам
да трепетная жажда дифирамба.
Но кто же сможет
отнести к простейшим
творца трагикомического ямба?

Давно не мачо,

услаждавший уши,
обыденный, как старая таверна,
он по-щенячьи
подставляет душу
под плюшевую лапу постмодерна.

Плоды просвещения

Время, бывает, в обратную сторону движется,
в край, где и слово, и буква уже не в чести.
Брэдбери помнил, как книги сгорают и книжицы
волею тех, кто умеет костер развести.
Снова они наступают, визгливые лешие,
гении мутных ток-шоу и брутальной сохи.
Незачем думать, что спички у них — отсыревшие:
эти везде и всегда держат порох сухим.
Эти — сожгут всё подряд, не попросят прощения;
им Торквемады пример и сейчас по плечу.
Я — возражаю. Во вкусе плодов просвещения
сам, без подмоги чужой разобраться хочу.
Вещи мельчают от употребления частого.
Всё заменимо: работа, еда и кровать…
Только оставьте птенцам из гнезда Луначарского
право решать, где свое наркомпросо клевать.