Небосвод несвободы

А он говорит, что, мол, надо с народом строже.
Строгость нонешних — просто дурная шутка,
и расстрелов, и пыток, ведь ты согласись — нема ж!
Ну, замажут дерьмом или плюхнут зелёнкой в рожу…
Ну, подумаешь, цацы, это ж не рак желудка.
Какие все стали капризные, ты ж панимаш…

А он говорит, что верхушка на злато падка;

разложила народ, никакого тебе порядка,
и презрела зазря победительных лет канон.
И на лоб его многомудрый ложится складка,
озабоченности невыносимой складка —
глубже, чем аризонский Большой Каньон.

Что ему девяносто, когда он стареть не хочет?

Он заправский эстет, и на полке его — Набоков.
Жизнь, твердит он, ничто, коль её не отдать борьбе.
Входит он в Интернет, словно входит в курятник кочет,
только мало ему, стоявшему у истоков,
у святейших истоков грозного МГБ.

Хоть удел офицера нередко бывает горек,

никогда, никогда сам себя не зовёт он «бывший»
и глядит за окно, где прохлада и даль ясна.
И всего в двух шагах — аккуратный тенистый дворик,
где взволнованной гроздью сирени дышит
массачусетская весна.

Подальше

Отрезвляющий воздух насквозь проаукав,
пустырями пыля
на лошадке со стёртой подковой
пробираешься сквозь какофонию звуков
к камертонному «ля»,
к чистоте, что сродни родниковой.

Звук неплох — но хотелось и глубже, и дальше,

различимей в толпе,
самобытней, точнее и строже.
Но в словах — сладковатые привкусы фальши,
суеты и т. п. —
для желаемой дрожи по коже.

И когда ты поймёшь, что любое усилье — напрасно,

и утрачен пароль —
обжигаешься горечью чая
и, вдохнув, вычитаешь себя из пространства,
умножаешь на ноль
и сидишь, результат изучая.

Рассылает флюиды минорной истомы

тусклый свет фонаря,
и отчётливо чувствуешь снова:
что пора уходить, как Остап, в управдомы,
в токаря, в слесаря —
лишь бы только подальше от слова.

Змей

Торжественный, как на концерте Рихтер,
глядишь на мир ты хищно и хитро.
Я знаю, что ты скрыл, боа-констриктор,
в таинственном констрикторском бюро.
Ты сделался в Эдеме высшей расой
и занял королевский свой престол,
сжимая мощной мышечною массой
неприхотливый яблоневый ствол.
Но я рискну к тебе явиться с просьбой
в какой-то век, какого-то числа…
Не превращай меня за это в ростбиф
для своего удавьего стола.
Оставь нам наши тайны, наши чащи,
зверей никем не пуганных стада…

А этих яблок, над тобой висящих,

ты не давай нам с Евой никогда.

Сергею Довлатову

1.