Нечаянная радость

По случаю великого события в нашем садике даже был представлен спектакль, который готовили воспитатели и дети. Приглашенный художник написал потрясающие декорации: Кавказские горы со снежными вершинами, пасущиеся барашки, старинная крепость и под ней домик сапожника Джугашвили. Были еще дополнительные декорации Кремля, на фоне которого после окончания спектакля я должен был читать знаменитое «Колечко».

На этом праздничном вечере я пожал триумф и аплодисменты, а один большой военачальник взял меня к себе на колени, дал пощупать многочисленные ордена и сказал:

– Расти быстрее, и я зачислю тебя в бронетанковые войска.

Привожу на память этот стишок:

В том Кремле, в заветном доме

Под рубиновой звездой,
Он умоется с ладони
Москворецкою водой.

Белоснежным полотенцем

Вытрет смуглое лицо
И пройдет по светлым сенцам
На высокое крыльцо.

Дверь стеклянную откроет

И, прищурившись слегка,
Залюбуется, как строит
Новый дом себе Москва.

Как в горах, в лесу и поле —

Далеко вокруг Кремля,
По его великой воле
Украшается земля.

Трубку крепкую раскурит,

Пепел в сторону смахнет,
И колечко золотое
За Москву-реку уйдет.

За Москву-реку, за речку,

Через берег голубой,
Ты лети, лети колечко,
Над родною стороной!

Поглядит пастух и скажет:

– Это Сталин закурил!
Значит, Сталин встал поране,
Чем рожок мой протрубил.

Из-под кожаной перчатки

Взглянет с воздуха пилот:
Выше ласточки-касатки
Золотой дымок плывет.

И глядит на то колечко

Вся советская страна:
– С добрым утром, с добрым утром! —
Скажет Сталину она.

Над равниной бесконечной,

Над большой морской водой
Вьется-светится колечко
Точно месяц молодой.

И все же, несмотря на мой триумф, меня из важного садика исключили, потому что мои родители к военному ведомству не относились. И родители наняли мне няньку – молодую девку из Подмосковья, чтобы присматривала за мной и водила гулять. Гулять мы ездили на трамвае на Воробьевы горы. Хотя нянька была молода, но очень богомольна и тщательно скрывала это. Но меня она не стеснялась и перед походом на Воробьевы горы первым делом тащила меня в храм Христа Спасителя на богослужение.

Храм поражал меня своими величественными размерами, гулкостью звуков и суровыми ликами святых, смотревших со стен.

Но однажды, вместо пристойного богослужения и старушек в белых платочках, мы увидели молодых людей в кепках, девиц в красных косынках и даже красноармейцев в буденовках. Народу было много, и все они пришли, чтобы послушать спор о Боге и религии между обновленческим митрополитом Александром Введенским и народным комиссаром просвещения Луначарским. Оба стояли на возвышении напротив друг друга, набычившись, и, казалось, что сейчас они с разбега ударятся лбами и кто устоит, тот и будет победитель. Митрополит с бритым лицом, в митре и полном облачении, высокий ростом, с тонким горбатым носом поднял вверх костлявый указательный палец и прокричал тонким бабьим голосом, что Бог есть.

Упитанный, похожий на промотавшегося барина, Луначарский снимал с толстого носа пенсне, протирал его платком и гудел в сторону митрополита: «Докажите, Ваше Преосвященство…»

Народ жадно вслушивался, вытянув шеи, и толкал друг друга локтями при удачно сказанном словце.

Меня возбужденная толпа совсем затискала, и мы с трудом выбрались во двор. Потаскавшись с нянькой по Воробьевым горам, мы поехали назад на старом московском трамвае. Его путь пролегал через бурлящую барахолку. С трудом продирался вагон через густую разношерстную толпу народа, торгующего всякой дрянью. Несмотря на жаркую погоду, вагоновожатый был в больших валенках. Одной ногой он все время хлопал по педали, подавая звонки, и если это не помогало, сам высовывался и ругался с базарным народом, стоящим на рельсах. Все же без жертв не обошлось. Задавили собаку.

В другой раз, когда мы приехали к Воробьевым горам, то увидели, что храм Христа Спасителя обнесли забором и уже разбирают купола и сбрасывают кресты. Нянька плакала, крестилась и говорила, что Бог побьет коммунистов за такие дела.