Нечаянная радость

Играла она с чувством, наполняя весь дом волшебством музыки. Иногда она прерывала игру, как будто о чем-то думая, и после паузы опять продолжала. Замужем она не была и после смерти отца – богатого алуштинского грека – жила в Симферополе в семье родной сестры. Во время немецкой оккупации Крыма она работала машинисткой и переводчицей в канцелярии одной немецкой фирмы, занимающейся переработкой фруктов, за что, после прихода советских войск, была репрессирована и на три года отправлена в ссылку на Колыму. Там ее увидел и безумно влюбился какой-то большой начальник колымских лагерей и долго и настойчиво преследовал ее, но, кажется, безуспешно. В свое время она вернулась из ссылки в Крым и устроилась бухгалтером на консервный завод.

Вскоре я уехал из Крыма и лучшие годы своей жизни, по роду своей профессии, провел в разъездах по областям Украины и России. Вернулся я в Крым только через тридцать лет. Старого хозяина дома и его жены уже не было. Оба они упокоились на Симферопольском кладбище. Дочь их состарилась, но все же была приятной и милой. А тетя – эта гордая пожилая красавица – была еще жива, но из дома уже не выходила, потому что совершенно ослепла. Я даже не предполагал, что она еще жива, и сидя за чаем, даже вздрогнул, услышав громкие мелодичные звуки прелюдии Шопена.

– Как, тетя жива? И это она играет?

– Да, это она играет, хотя уже ничего не видит. Играет по памяти.

– Елена, сходи, пожалуйста, к ней в комнату и спроси, можно ли мне зайти.

Когда звуки рояля затихли, Елена зашла в комнату к тете и получила разрешение.

Постучав в дверь, я зашел в комнату, и первое, что мне бросилось в глаза, были два чудных портрета, написанных маслом, в овальных позолоченных рамах. Это были Августейшие супруги: Государь Николай II в парадном мундире офицера лейб-гвардии Преображенского полка и Императрица Александра Федоровна в бальном платье с жемчужным колье на шее и бриллиантовой диадемой на пышных рыжеватых волосах. Сама хозяйка комнаты сидела в кресле, поставив ноги на низкую бархатную скамеечку. Я поздоровался и сказал:

– Много лет прошло с тех пор, как я был здесь в последний раз. Вы меня помните, тетя Дина?

– Я тебя отлично помню, Валя. Все ж наш Крым не забываешь. Хорошо, что ты опять приехал и зашел к нам. Ты помнишь? Раньше здесь было тихо. Ведь наш дом стоял на окраине. Но город пришел к нам со своей суетой, шумом и бензиновой гарью. Наш маленький домик теперь окружают большие многоэтажные дома. Возле нашего крыльца пролегло шоссе в сторону Южного берега, по которому день и ночь мчатся автомобили. Шуршание их колес об асфальт сливается в один звук, напоминающий мне шелест мелких морских волн, набегающих на песчаный берег. Да, дорогой мой, жизнь прошла. Годы отняли у меня зрение, и единственная еще моя радость – это музыка. Что тебе сыграть?

– Сыграйте «К Элизе» Бетховена.

Старая женщина медленно поднялась с кресла, подошла к роялю, села и, подняв лицо, помассировала кисти рук. Затем, сосредоточившись, поставила руки на клавиши – и в комнате зазвучала божественная мелодия.

После этого дня я часто стал заходить к ней в комнату. Я приносил ей шоколадные конфеты, которые она любила, и мы беседовали.

– Когда летом 1918-го года я узнала, что в доме Ипатьева большевики расстреляли Государя и всю его семью, я внезапно потеряла сознание и после болела и не могла встать с постели целый месяц. Три раза ко мне вызывали знаменитого доктора Синани, но он был в большом затруднении, не мог поставить диагноз и только все говорил: «Это старые дела, да, это старые дела…» Прописал мне гофмановские капли, бром и валериану. Родные уже не надеялись на мое выздоровление, но я медленно стала поправляться. По убеждению своему я – монархистка, здесь еще примешалась и детская любовь к Государю. Ведь однажды, когда Государь ехал в Ливадию, он поцеловал меня, подарил розу и пожелал счастья. Счастье могло быть, но революция погубила мою молодость, пожалуй, и всю жизнь. Был у меня жених-красавец, гвардейский офицер из прибалтийских немцев – большевики расстреляли его у вокзальной стенки в Джанкое в двадцатом году. Его вытащили из санитарного вагона. Он был ранен, но его безжалостно расстреляли. Открой ящик письменного стола и подай мне альбом.

Я достал старинный с бронзовой монограммой альбом, обтянутый зеленым выцветшим бархатом. В нем были старые фотографии, наклеенные на фирменный картон фотоателье. Здесь были и маленькая Дина, и Дина с пышной царской розой в руке, и Дина в подвенечном платье. Был здесь и ее жених – молодой бравый офицер с породистым дворянским лицом.

– А это что за мальчик в матроске? У него удивительное лицо…