Нечаянный Роман

У Жени тоже была сумка. Чемодан она оставила в общежитии, а сумку взяла с собой. Женя хорошо ее помнила. Черная сумка, с двумя ручками и большим внутренним карманом. В кармане лежали кошелек и паспорт. Внутрь паспорта в коричневую кожаную шкурку с тиснением советского герба был вложен билет. На билете был написан номер поезда. Женя закрыла глаза. Что-то там А. Определенно А. Или Б. Буквы в памяти вели себя так же бестолково, как и на табло. Рассыпались прежде, чем она успевала составить из них нужные слова.

Женя пощупала бок. Сумки не было. А значит, не было паспорта, денег и билета.

Взмокла голова, по шее потекли струйки пота. В подмышках захлюпало. Навалилась усталость и странное безразличие. Женя сползла по стене на пол. Медленно, как свежий мед, потянулись минуты, забывая складываться в часы. Завозился вокзальный нищий, обладатель замусоленной пятки. Скользнул по Жене блеклым, ничего не выражающим взглядом и сел ковырять между пальцами ног.

Мысль притекла неожиданно и прострелила мозг.

Мама говорила, что в дороге «большие деньги» надо хранить застегнутыми на булавку во внутреннем кармане.

Женя пощупала утолщение на кармане брюк, понять, есть ли там булавка, не получалось. Это мог оказаться просто носовой платок.

На лице нищего появилось… выражение. Он перестал трогать пальцы ног и протянул горсточкой руку:

– Денег дай.

От долгого сидения онемела нога, Женя поднялась, опираясь руками об стену, и захромала в туалет.

Туалет показался вполне приличным, у кабинок были двери. Пространство в кабинке было таким крохотным, что стоять можно было только прижавшись к грязному унитазу. Женя спустила до колен брюки и всмотрелась. В тусклом свете обнадеживающе блеснула металлическая головка. Булавка была на месте. Женя радостно засмеялась. Хриплый звук гулко отразился от стены.

Глава 30

Наталья с отцом застряли на оформлении могильной плиты. Фотографии Ромы у Натальи не было, копаться в Жениных вещах не захотели ни она, ни отец. Решили обойтись надписью.

– Подпиши: безутешные родственники и Пилипчук, – предложил отец, – в конце концов, это его деньги.

– При чем тут деньги, – скривилась Наталья, – Рома не имеет к нему никакого отношения. Можно подписать… скорбящие мама, дедушка и тетя.

– Деньги всегда при чем, – сказал отец, – твоя сестра палец о палец не ударила, чтобы нам помочь. Напиши: любящий дед и тетя.

– Любящий? – зарычала Наталья.

– Можно выбить только имя и даты и еще подумать, – вмешался молодой парень с карандашом за ухом, которого Пилипчук подписал работать над макетом плиты, – все равно плиту будут класть только следующим летом.

– Это еще почему? – спросил отец.

– Говорили, земля усаживается уже через полгода, – поддержала Наталья.

– Да, но будет зима, – миролюбиво сказал парень.

– И? – буркнул отец.

– Выпадет снег. Плиту не положить, пока снег не растает.

– Я понимаю, – перебила Наталья, – почему тогда не весной?

– Земля просохнет только к лету, – терпеливо объяснил парень.

– В начале июня? – подозрительно уточнил отец.

– Если не будет сильных дождей, – сказал парень и вытащил карандаш из-за уха. – На всякий случай запишем на середину июля.

Похороны ребенка редко привлекают посторонних, тем более что Рому никто не знал. Наталья ожидала Асю и Андрея Григорьевича, но, судя по всему, они решили, что так будет проще. Ася с головой ушла в Сережу, Пилипчук решил не вызывать досужего внимания.

Процедура была короткой и деловой. Привезли маленький, словно игрушечный, гроб из красивого лакированного дерева. Выгрузили. Спустили в яму. Закопали. Без задержек и слез. Все прошло настолько стремительно, что выглядело ненастоящим.

Отец постоял у свежезакопанной могилки со странным отсутствующим выражением и оживился только тогда, когда принесли фотографию гранитной плиты.

– Надо же, как быстро сделали. И большая какая. У мамы будет гораздо меньше, – сказал он.

Наталья кивнула. Букв на плите получилось мало, они занимали совсем немного места.

– Андрей Григорьевич в мецената играется, мог бы помочь и с маминой плитой, – сказал отец.

– Он и так нам помог.

– Не спорю, не спорю, – отец потрогал выбритые до синевы щеки, – но посуди сама, кто заслужил больше внимания – мама или двухлетний ребенок? Тратить такие деньжищи на чужого ребенка…

– Ему исполнилось три, – с усилием сказала Наталья.

Она прикрыла глаза и отключила, насколько могла, слух. Отец мог прекрасно говорить сам с собой, можно было даже не поддакивать.

Пилипчук прислал за ними служебную «Волгу». Отец залез на переднее сиденье. Шофер хрустнул плотными, обтянутыми черной кожаной курткой плечами, крепкие кожаные складки бритого затылка наползли на воротник.