Нечаянный Роман

– Может, твой Андрей Григорьевич как-то поможет? – сухо поинтересовался отец. – И перестань ее оправдывать. Ведешь себя как… мама. Она тоже все время шла у нее на поводу. Посмотри, чем это все закончилось. Была бы жива моя мать…

– Баба Нюра?

Ездить в деревню к матери отца всегда было мукой. Что бы мама или они с Женькой ни сделали – все было не так. Не то ели, не так готовили, не с той стороны клали посудное полотенце, не так мыли полы, не так ходили по ягоды. Мама собрала тогда больше всех. Ягоды были чистыми, одна к одной, и даже тут бабка нашла к чему придраться.

– Природу надо жалеть, – буркнула она, – а не обдирать кусты до последней ягодки. Меру надо знать.

Мама с мольбой повернулась к отцу.

– Какая вы, мама, мудрая, – с умилением улыбнулся он бабе Нюре, – не всем дано думать о других, тем более о неживой природе.

– Баба Нюра никогда маму не любила, – сказала Наталья.

– Моя мать была человеком с высокими моральными принципами, – сказал отец, – и она беззаветно любила меня.

Отец задумчиво пожевал губами, мерно зашевелились тщательно выбритые щеки. Что-то темное забурлило под гладкими кожаными складками на его лице.

– Если бы я только проявил волю, – неожиданно горько сказал он, – оказался бы достойным сыном своей матери. Если бы отрезал, раз и навсегда, что не будет пороку места в моем доме! Мама, конечно, поплакала бы, побунтовала, а потом смирилась бы. Человек ко всему привыкает, даже к голоду. Сначала невыносимо, кишки прилипают к спине, кровят десны, во рту вкус, будто ложку железную сосал. А потом ничего, набьешь живот корой или глиной, только не темной, а светлой, у нас на речке такая была. От нее даже поноса почти не было.

На отцовской шее мучительно, как у проглотившего орех петуха, заходил кадык.

– Кто знает, – сказал он, – настоял бы на своем, мама осталась бы жива. Не надорвалась бы. И мальчик был бы жив… Рома.

– Ты выгнал Женю из дома, – затараторила Наталья, слова посыпались сами собой, как мелочь из порванного кармана, – что еще ты мог сделать?

– Что-нибудь, – сказал отец, – что угодно…

Глава 32

Женя сверилась с бумажкой, Ромина могила находилась на участке 23. Тяжесть на сердце стала привычной, как горб.

Первомайское кладбище выглядело старым и заброшенным. Могилы с кованой оградой стояли близко, как кровати в бараке. Некоторые плиты выглядели старыми, изъеденными временем и погодой. Дорожка петляла между оградами и уходила все глубже в лес. Сосновый бор, обычно светлый и чистый, казался темным, словно подъеденным кладбищенской тоской. На дереве была прибита ржавая табличка, на которой с трудом можно было разобрать номер.

Земля на Роминой могилке подсохла и высилась легкой, рассыпчатой грудой. Сверху лежал единственный без надписи венок. Искусно сплетенные белые бутоны роз с розовыми, словно испачканными в крови, краями и еще свежие, крепкие, как пожелтевшие зубы, каллы.

Женя опустилась на колени и коснулась рукой земли. Деревья сомкнулись в тесный, душный круг. Застыло в висках время, уперлись в низкое небо бессмысленные железные шишечки на кованой оградке вокруг могилки.

Звуки словно прорвались сквозь невидимую пелену. Басовито жужжал шмель, перебивая друг друга, неутомимо стрекотали кузнечики. На соседней могиле позвякивал привязанный за тонкую шею колокольчик. Где-то невдалеке слышались голоса играющих детей. Их голоса ясно разносились по сосновому бору, еще мгновение назад казавшемуся непроходимой чащей.

Уходящее солнце скользнуло теплыми пальцами по мокрой Жениной щеке. Дрогнул, словно ожил, крупный цветок на макушке траурного венка. Из цветка выбежала шустрая мушка и трудолюбиво потерла волосатые лапки.

– Ш-ш. – Женя махнула рукой.

Мушка озадаченно замотала головой и продолжила туалет.

– Пшш-ла.

Мушка оттолкнулась задними лапками и взвилась в воздух. Пролетела два стремительных прощальных круга над венком и унеслась.

Кромешную тьму, в которой Женя находилась в последнее время, прорвала сумасшедшая, ослепительная, как комета, мысль. Не может быть. Не может быть, чтобы ее теплый, живой, яркий, солнечный Ромка лежал под этой глупой кучей земли. Не может быть!

Женя вскочила на ноги. Крошечный бугорок земли, красивенький венок, новенькая, выкрашенная черной краской оградка показались вдруг нелепыми и ненастоящими, как театральные декорации.

Женя сжала голову холодными дрожащими пальцами и облегченно засмеялась.

Стучали-стучали-стучали колеса, унося Женю прочь. Все дальше и дальше от родного города. От дома, от семьи, от себя. Все дальше от маминой улыбки и Роминого лица. Все дальше от Твери, непримиримых глаз отца и виноватой Натальиной спины.

Стук колес отдавался в сердце тупой, как от вчерашнего пореза, болью.