Неделя на Манхэттене

Мне, прошедшей через кучу своих и чужих выборных кампаний на разные уровни власти, слово «провокация» в брайтонском исполнении казалось таким же комичным, как и их вывески. Но я не стала спорить, Людмила лучше представляла адресную группу своего радио, авторскую программу на котором вела Валерия Новодворская. А в перерывах её программы звучала реклама такси: «Наши люди на такси в булочную не ездят! А наши – ездят!» И ложилась на колбасное ухо также органично, как шутка про «Славу КПСС».

– Мы с Лёвой конкуренты. Он делает свои концертные программы, я – свои. Он работает на одном радио, я – на другом! – добавила Людмила с неопределённой интонацией. – Но мы не ссоримся, нас здесь не так много, чтобы ссориться.

Машина покаталась по незапоминающимся улочкам и затормозила возле двухэтажного… гаража. В российской глубинке так строят гаражи с автомастерскими.

– Приехали, – сказала Людмила, и я решила, что это американский юмор. – Только лифт сломан, придётся тащить книги по лестнице.

– А где гостиная радио?

– На втором этаже.

– В этом… гараже? – не поверила я своим глазам. – Можно вас сфоткать на его фоне для блога?

– Нет-нет, – замахала Людмила руками. – Там внутри табличка радио «Давидзон», возле неё сфоткаешь, чтоб выглядело солидно.

Не обсуждая, что люди, сбежавшие от соцреализма, создали свой собственный брайтонский соцреализм, я сфоткала Людмилу возле таблички радио на лестнице. А на втором этаже всё выглядело уже не так нелепо, как снаружи, обычный провинциальный офис с милыми доброжелательными людьми.

Зальчик радио «Давидзон» казался смесью красного уголка и школьного класса, а окна были прикрыты занавесками чередующегося красного и бежевого цвета. Сверху на бежевую спускалось полукружье красного куска занавески, а на красную – бежевый. И это выглядело настолько беспомощно-советским, что я мгновенно заткнулась про то, что у нас такое только за тысячи километров от столицы.

Даже повосторгалась антиквариатом студийного оборудования, ведь как бывшая радиоведущая, различала, в каком веке что произведено. В России мы имели возможность меняться, а здесь часы остановились с переездом. Оставалось только радоваться, что эти понаехавшие создают прямые эфиры, а не моют американские стаканы и не ставят американские антенны, как когда-то делал сам хозяин «Давидзон-радио» Грегори Давидзон.

Я подкрасила губы и получила стакан чая в кабинете Людмилы, пока она дозванивалась в книжный магазин «Санкт-Петербург» и воздевала руки к небу:

– Ну скажи, сколько может ехать сюда курьер, если весь Брайтон за это время можно пройти пешком? Видишь, как мало народу? Ты обидела евреев, а в Америке нельзя обижать евреев! Теперь ты не заработаешь выступлением!

– У нас не коммерческая поездка, а туристическая.

– Все к нам приезжают заработать. Кто только не выступал в этом зале! И Жириновский, и Проханов, и Новодворская!

– Про Новодворскую понятно, но зачем это Жириновскому и Проханову? Разве что поглазеть на вас как на экзотику.

– Ой, не надо мне только про политику, меня политика не интересует. Я в Америке потому, что хочу быть около своих внуков. И кручусь здесь так, что мне даже когда взять язык! – отмахнулась Людмила.

Так и сказала – «взять язык». На этой высокой ноте я отправилась в зал, заполненный на одну треть. И эта треть делилась на две категории: сумасшедших дедов и грустных женщин. Была ещё сумасшедшая бабка с волосами истошного красного дерева, но она шла не по списку грустных женщин, а по списку сумасшедших дедов. И потому с первых тактов потребовала дискуссии вопросом:

– Шо вы думаете за Ходорковского?

Я поняла, что «за» означает позицию в защиту Ходорковского, но оказалось, она спрашивает не для того, чтобы узнать моё мнение, а для того, чтобы озвучить своё. И «за» работает здесь как в брайтонском анекдоте: «Изя, скажи, как будет по-английски „за“? Я хочу поговорить с тем негром за его машину…»

После набора кричалок про Ходорковского она произнесла монолог на тему того, что я неправильно живу, имею ошибочное представление о мире и положении евреев в России. После чего вежливо попрощалась и ушла «с чувством глубокого удовлетворения», полученного за 25 долларов, потраченных на билет.

Второй представитель сумасшедших дедов мирно спал в кресле на заднем ряду, а под финал встряхнулся как птица, вскочил, заорал сразу на всех что-то невнятное и местами матерное и вышел до того, как его начали выводить насильно. Видимо, хотел купить за 25 долларов именно такой досуг.

Третий сумасшедший дед методично голосил:

– Как вы смеете не полюбить Израиль? Ведь вы еврейка! Вы оскорбили этим свою мать, своего знаменитого прадеда Йосефа Айзенштадта, весь еврейский народ и нашего бога!

И замолкал, когда организаторы грозили его вывести. Посему было бессмысленно разъяснять ему, что Айзенштадты старшего поколения семьи, создававшие сионизм и пестовавшие идею колонизации Палестины, предпочитали еврейскому богу атеизм.

Третий сумасшедший дед ядовитым голосом объявил:

– Я пришёл узнать только одно, почему вы называете себя психоаналитиком?