Неделя на Манхэттене

Сумасшедшие деды пришли на встречу рассказать, как ужасно в России, а грустные женщины пришли с гамлетовским вопросом в глазах, на который у меня не было ответа. И тоже жаждали подтверждения, что поселились в самой сытой, комфортной, эстетичной, безопасной и престижной точке планеты.

Но их российские сверстники и сверстницы, преодолев трудности переходного периода, разрушающие меньше, чем колбасная адаптация, обскакали их по уровню жизни, оставшись при этом адекватными людьми. А брайтонцы со своей совковой нетерпимостью, немыслимым акцентом, параноидальным апломбом и образом жизни в гетто выглядели такими экзотическими растениями, что Мичурин развёл бы руками.

Разница между спальным районом и гетто в том, что в спальный приезжают только спать, а в гетто приезжают проспать остаток жизни. Купив квартиру в спальном районе российского города, человек живёт во всём городе, а для брайтонского эмигранта даже Манхэттен чужой, враждебный, опасный и непонятный.

Мир сужается до околотка и телевидения с родины, и брайтонцы держатся своей среды, не желая жить среди китайцев, индийцев, мексиканцев или чёрных. Белая Америка перекрывает свои этажи непроницаемыми перегородками, оставляя им только синергичную деградацию.

В США шутят, что если у тебя на счетах миллион, то цвет твоей кожи не имеет значения, и в графе «раса», независимо от страны, в которой ты родился, можно писать «грин» и быть принятым в любом обществе. Но брайтонцы не настроены заработать миллион, независимо от возраста их диагноз – вечное пособие.

Под финал меня спросили:

– Вам понравился Нью-Йорк? Вы согласны, что это самый удобный для жизни город в мире? Только, пожалуйста, скажите правду!

Я стала было загибать пальцы, перечисляя впечатления и особенности сервиса, но пара покрытых эмиграционной плесенью Станиславских в унисон заорала:

– Не верю! Вы просто сняли халупу на задворках города!

– Ну, если 79-я улица задворки, то Брайтон… – начала было я, но мне не дали произнести слово «Бирюлёво».

Организаторы поставили точку, спровоцировав овацию, за которой следовали вручение букетов и раздача автографов. А потом грустные женщины стали извиняться за сумасшедших дедов, словно были опозорены членами своей семьи. Ведь ещё Генис писал, что основные темы русских в Америке, это как важно делать в России реформы и какое теперь вокруг них быдло и бескультурье.

Неосознанная, вытесненная ностальгия значительно тяжелее осознанной – при осознанной эмигрант понимает, где болит. А неосознанная – это фантомные боли по ампутированной родине, как по потерянной ноге или руке. Днём от них отвлекает протез, но ночью они берут своё. И человек шарит по воздуху, силясь нащупать «своё, родное, понятное, клеточно совместимое».

Экономические эмигранты наивно просчитывают выгоды, не понимая, что в этом вопросе, как в браке, лучший расчёт – любовь. И, жертвуя фрагментами личности ради денег, они либо загоняют родину в дальний чулан души, либо вытравляют из себя, как отбеливателем выводят пятна, оставляя на ткани дырки.

Можно отрицать недостатки своей страны, как отрицают самого себя целиком и частями, когда не нравится собственный вес, нос, черта характера или достигнутое. Но родина – часть человека, и если этого не объяснили с детства, то обокрали базово. Всё равно, как не объяснили бы, что лицо и руки тоже его часть, и теперь он не знает, чьи они и как их использовать.

Поливая Россию, наши эмигранты не понимают, что для американской идентичности в принципе характерна «двухродинность». Эрик Х.Эриксон писал, что американцы не воспринимают США как «родину» в нежном, ностальгическом смысле «страны предков». «Эту страну» они любят почти с горечью и на удивление неромантично и реалистично.

А реально значимы для них конкретные районы проживания и уровень достижений. И для подобного типа самоидентификации характерно отвечать на вопрос «кто я?» названием района и цифрами дохода, а не глобальной «историей с географией».

Россияне же, понимая себя через дом, двор, школу, город, ощущают себя частью всей страны, а не района и губернии. Для россиян характерна не региональная, а страновáя самоидентификация. Даже объективно изолированные регионы вроде Сахалина, Магадана, Калининграда и т. д., где принято выражение: «Еду на материк!», эмоционально пристегнуты ко всей стране, чего никогда не было и не будет у американцев.

Россия увеличивалась, осваивая, всасывая и адаптируя новые земли, ассимилируя их и адаптируясь к ним. Масштабы сопротивления местного населения были крошечными, русские колонизаторы не замечены в геноциде и рабовладении. Запрет на браки представителей разных сословий был в царской России в сто раз сильнее запрета на браки с людьми другой национальности и другой веры.

Наши колонисты прорастали в глубь Севера, Сибири, Кавказа, Дальнего Востока – женились на местных, роднились, изучали языки, становились метисами и билингвами. Кем угодно, только не захватчиками и эмигрантами. И потому вся Россия говорит по-русски, чокается на Новый год шампанским и закусывет салатом оливье.