Неделя на Манхэттене

Праздник состоял из шествия, возглавляемого шутами. Овощи и фрукты, украшенные цветами и колосьями, везли на телегах и волокли в корзинах, раздавая беднякам. Шествие двигалось к центральной площади, где происходило главное представление, а ряженые в тряпочных масках хулиганили и выпрашивали угощение как наши колядующие.

Древние кельты хвастали нынешним урожаем, уговаривая землю на завтрашнее плодородие; трупных оргий в первоисточнике не наблюдалось, а некрофильский «светильник Джека» примазался к празднику позже. И в логике площадной культуры нынешний сценарий выглядит как хвастовство количеством мертвецов и ворожбой, чтобы и дальше «таскать не перетаскать»…

Наши карнавальные традиции шли от святочных, масленичных гуляний, состояли из попрошайничанья ряженых, поминания предков и молодёжных игрищ. Светский оттенок Венецианского карнавала появился при Петре Первом и расцвёл при Екатерине Второй. Большевики сперва запретили карнавалы, объявив их мелкобуржуазными, но вскоре возродили в форме карнавальных демонстраций.

После 1991 года маскарадные традиции и вовсе пошли вразнос, но никому не пришло в голову ставить на коммерческий поток безобидную языческую нежить, просочившуюся сквозь диктатуру православия. Герои наших сказок запросто договаривались с самыми опасными видами российской «сверхъестественности», а сказки никогда не были некрофильскими оргиями.

Мёртвые царевны и добрые молодцы непременно оживали, Баба-яга, хоть и общалась с потусторонним миром, хоть и обитала в домовине, всё равно была живее всех живых. И даже Кощеева смерть пряталась «на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц спрятан в ларце, ларец в цепях на дубу, который растёт на чёрной горе или на далёком острове». Поди доберись!

Мы живем «про другое»; у нас – голод, мор, войны, репрессии и тысячи километров незаселенных гор, лесов, болот и степей. Наша беда – не заблудиться, не затеряться на просторах, не освоить их, не проложить дороги, не выстроить дома, не замерзнуть зимой, не собрать урожай осенью, не получить весточки издалека, не сесть за столом с близкими, чтоб поднять базовый тост «со свиданьицем!».

И в этом «свиданьице» вся необъятность наших просторов и всё разнообразие наших репрессий. Потому нам, язычникам на клеточном уровне, непонятны американские зомби, привидения и бодро рушащиеся на экране города. Наша компания – серенький волчок, что укусит за бочок…

Наше бессознательное не забито страхом возмездия, нас не преследуют ожившие покойники, мы не тревожимся, что «мать сыра земля» разверзнется под ногами, прежде чем начнут копать нашу могилу. А до того она прочна, надежна и необъятна – она спрячет, не выдаст. Наши сказки начинаются с «жили-были», а в Америке «жили-были» рифмуются исключительно с «их убили», поскольку коренное население составляет 1 %.

И наше понимание Хэллоуина описывается старым анекдотом, в котором американец, спрашивающий, есть ли в России праздник, когда все мёртвые выходят на улицы, получает ответ, что это – 1 января…

Игорю было неведомо, что дефицит китайцев последние 20 лет в России не наблюдался, и он повез нас в Чайна-таун. Китайский квартал Нью-Йорка считается самым крупным Чайна-тауном вне Азии. Зачем им знать о Черкизоне, если принято считать, что всё самое-самое находится в США?

В Чайна-тауне живут и вьетнамцы, и бирманцы, и филиппинцы, и пуэрториканцы; так же, как на Черкизоне китайцев разбавляли СНГэшные азиаты. И если в Москве ликвидировали этот криминогенный анклав, а у жителей возникла «черкизонофобия» – страх соседства с подобным рынком-городом, то ньюйоркский Чайна-таун непобедим.

Прежде он назывался «Кровавый угол», здесь не одно столетие шла война между китайскими кланами – земля пропитана кровью, а естественный отбор оставил сильнейших. И сейчас Чайна-таун – обычный ньюйоркский район, но на уровне первых этажей к нему приклеен Черкизон.

И этот Черкизон журчит, орёт, торгует, толкается, воняет, пестреет китайскими вывесками наверху домов и мусором под ногами. По дороговизне его торговые площади не отстают от 5-й Авеню, а контрафакта столько же, сколько на Черкизоне. Витрины и прилавки простеганы палеными ролексами, биркиными, луивиттонами.

Подлинная тут только китайская еда, она, как в поговорке, «что угодно может стать еврею фамилией, а китайцу едой». На уличные прилавки вывалены рыбные конфеты, засахаренное мясо, сушёные кальмары, водоросли, бобовая лапша, вяленые лягушки, грибы, коренья, специи, бамбук, ящерицы, оздоровительные травы, прибамбасы для чайной церемонии, талисманы, амулеты и, конечно, жареные, тушеные и маринованные насекомые.