Неделя на Манхэттене

Родители погибших и пострадавших от прививок детей создали Национальный Центр информации о вакцинах – NVIC, а проведенное NVIC исследование выявило, что в Нью-Йорке только один из сорока кабинетов врачей сообщает о случае смерти или увечья от прививки. В остальных случаях пишут не причину смерти, а её последствия.

В 2001 году президент Калифорнийской некоммерческой корпорации «Natural Woman, Natural Man, Inc.» Джок Даблдей предложил в СМИ 20 000 долларов врачу или руководителю фармацевтической компании, который публично выпьет смесь добавок, имеющихся в большинстве вакцин, в количестве, которое по рекомендациям Центра профилактики и контроля заболеваемости США получает шестилетний ребёнок.

Смесь не будет содержать вирусов и бактерий, а только стандартные добавки к вакцине в стандартных формах и пропорциях: тимерозал (производное ртути), этилен-гликоль (антифриз), фенол (сильное дезинфицирующее вещество, антисептик), хлористый аммоний (антисептик), формальдегид (консервант и дезинфицирующее вещество), алюминий и проч. Количество смеси для участника эксперимента рассчитают, как для ребёнка, по весу тела.

За пять с половиной лет на призыв Джока Даблдея не откликнулся ни один врач и руководитель фармацевтической компании. Вознаграждение было увеличено до 75 000 долларов, а в список кандидатов на эксперимент добавлены высокопоставленные члены Консультативного комитета по вакцинации (ACIP) Центра контроля заболеваемости (CDC). И с 1 июня 2007 года сумма вознаграждения ежемесячно увеличивается на 5000 долларов. Желающих до сих пор нет, а фармакологи заявляют, что организм ребёнка прочнее организма взрослого.

Одна из версий возникновения аутизма – высокое содержание ртути в прививках, еде и лекарствах. При этом в Силиконовой долине аутистов рождается в 10 раз больше, чем в среднем по человеческой популяции. Та же картина в голландском аналоге Силиконовой долины – Эйндховене. 13 % процентов отцов детей-аутистов работают в области IT-технологий, а среди отцов обычных детей в этой области работают только 2,5 процента. Среди дедушек детей-аутистов технарями было около 21 процента.

Директор Центра по исследованию аутизма, профессор Кембриджского университета Саймон Барон-Коэн выдвинул гипотезу о том, что два человека с ярко выраженным естественнонаучным складом ума передают потомкам группы генов, предполагающие как высокие способности к научному творчеству, так и склонность к аутизму. А тестом, выявляющим склонность к аутизму, объявил навязчивую тягу к систематизации и упорядочиванию.

Как все эмигранты, Игорь взахлёб ругал США, но стоило мне назвать ситуацию с ГМО – пищевым терроризмом, а ситуацию с лекарствами фарматерроризмом, он ответил, что в России голод и дефицит. При том, что мы выглядели вполне упитанными и показали ему полупустой чемодан – почти ничего не купили в магазинах Нью-Йорка.

Машина остановилась на набережной напротив автомобильной пробки, по-черепашьи ползущей «на дачу», и Игорь предложил выйти и бросить монетки. Муж не сопротивлялся, видимо, из уважения к своей 10-летней американской визе, а я скорчила рожу. Игорь стал уговаривать – моё равнодушие множило его двадцатилетнее унизительное выживание на ноль.

Ему было непонятно, что в России он бы был сейчас преуспевающим юристом или бизнесменом и не имел возможности тратить на нас столько времени ради кайфа поговорить по-русски. И я бросила монетку, чтобы поддержать его, ведь эмигранты смотрятся в каждое твоё слово, каждый твой жест, как в зеркало.

Расставание с языковой и культурной средой, куда человек вписан поколениями, требует постоянной компенсации. А кризис идентичности напяливает на эмигрантское лицо маску и вынуждает постоянно проверять, видна собеседнику эта маску или нет.

Игорь был интеллектуалом, навсегда застрявшим на стадии выживания. Умный, яркий, сильный, харизматичный, он не понимал, как большинство эмигрантов, что год рождения закрыл для него все лестницы наверх.

Мы подъехали к терминалу и полезли за чемоданами, Игорь остановил окриком:

– С дверью багажника осторожней, она сломана!

И на это уже захохотали втроём. Нью-Йорк как встречал нас сломанным, временным и небрежным, так и провожал, хотя в жизни «на авось» почему-то упрекают русских. Прощаясь, Игорь дал записку с московским телефоном своей одинокой старой мамы, словно я могла рассказать ей что-то обнадёживающее.

Зал прилёта аэропорта Кеннеди с его двумя часами западни на пограничном контроле вспоминался с ужасом, но зона вылета оказалась пристойней. Впрочем, о свободных креслах не было речи, а толпы азиаток сидели на затоптанном полу, покрикивая на носящихся кругами детей.

Памятуя о сломанных на парижском рейсе чемоданах, мы несколько раз попросили упаковщика замотать сумку как следует. Она была пафосная, кожаная, застегивающаяся на пряжку, а не на молнию, и потому рисковала быть выпотрошенной. Но упаковщик отрицательно помотал головой и мазнул пару раз синей плёнкой. Знала бы, во что это выльется, убила бы на месте.