Недолговечная вечность. Философия долголетия

Традиционно старость всегда была временем умиротворения. Так чувствовали себя старенькие бабушки и дедушки, когда со всепрощающей лаской и всепонимающей добротой обнимали внуков. Уходило второстепенное, оставалось главное: в иссохшем теле могло удержаться только самое важное – величие ума и красота души. Жизнь вытекала из тела по каплям, она сохранялась лишь в пламени, в душевном жаре, но это был возвышенный огонь, вызывавший всеобщее уважение и восхищение. Сейчас эта схема нарушена: с одной стороны, жизнь остается активной и деятельной, с другой – ей противостоит жизнь хилая и убогая, которую мы гоним от себя, как страшный сон, это жизнь прикованного к постели старика, обреченного на медленное угасание. Он тратит всю свою энергию на то, чтобы ему не стало хуже, каждый новый день означает для него новую борьбу с распадом[27].

На одно клише накладывается другое: нам кажется, что преклонные годы должны соответствовать периоду жизни, когда человек шаг за шагом расстается со жгучей жаждой земных удовольствий, когда он посвящает себя размышлениям, анализу и избавляется от безапелляционности в суждениях, прежде выдававшихся за непреложную истину. Все это делается, чтобы лучше подготовить себя к отправлению в последний путь. И все же нет никакой уверенности, что такое самоотречение представляется соблазнительным для доброй части наших современников. По правде говоря, вполне вероятно, секрет счастливой старости кроется в прямо противоположном: максимально долго сохранять все свои увлечения, проявлять все свои способности, не пренебрегать ни одним наслаждением, не отказывать себе в удовлетворении малейшего любопытства, ставить перед собой невыполнимые задачи, вплоть до последнего дня продолжать любить, работать, путешествовать, быть открытым миру и окружающим. Одним словом, испытывать пределы своих возможностей.

От чего мы должны отказаться, если хотим сохранить самое важное? Прежде всего от непременного требования отказываться от чего-то, что ставит знак равенства между старением и постепенным иссяканием желаний. Даже если старость в конце концов нас одолеет и отнимет у нас самих, ее нужно подстраивать под себя. Жесткие правила, предписывающие лечь на кровать, оставив все дела, должны быть отринуты: возможно, мудрость в ее традиционном понимании – это не что иное, как добровольный уход, названный другими словами. Нужно изо всех сил сопротивляться обеднению нашего существования, ссылке в разные там дома с громкими именами, которые предназначены для того, чтобы в них умирали под присмотром врачей. В былые времена человек вступал в жизнь без готовых моделей: роман воспитания, появившийся в XVIII веке, помогал людям не запутаться в лабиринте лет, учил переходить от частного к общему, в то время как усиливался процесс распада старого дореволюционного общества; но и сейчас, как и тогда, мы подходим к осени нашей жизни без всякого руководства, поскольку этот период не существовал вплоть до середины XX века. В этом случае следовало бы говорить не о романах воспитания, или «формации», но о романах «деформации», которые отучали бы нас от того, что мы знаем, очищали бы нашу память от всего того бреда, что мы слышали с незапамятных времен. Возможно, стареть следует мирно, однако нельзя смиряться. Итак, мы разрываемся между двумя видами мудрости: сокрушенно принять неизбежное – и радостно согласиться с возможным. Мы балансируем между этими двумя состояниями. Еще Фрейд говорил: время не переходит в наше бессознательное[28], это мы переходим в него, и дата нашего рождения определяется записью в книге регистрации актов гражданского состояния. Возраст – это социальная условность вкупе с биологической реальностью. Всегда есть возможность эту условность изменить. И напоследок: разумеется, мы будем побеждены. Важно никогда не принимать близко к сердцу свое поражение, не зацикливаться на нем, и так до самого конца.

Глава 2 По-прежнему желать

Конец моей жизни восхитителен. Я вовсе не чувствую себя стариком, разве только когда я бреюсь и вижу себя в зеркале.

Кит Ричардс