Недолговечная вечность. Философия долголетия

Обратимся к музыке: в «Болеро» Равеля, как нам показали Янкелевич и Клеман Россе, постоянное возвращение к одной и той же музыкальной теме является двойным источником радостных и трагических чувств и создает парадоксальный образ: неподвижное наступление. Упорное повторение мотива ободряет и радует, использование ритурнеля стало новаторством для классической музыки. Великий виолончелист Пабло Казальс, как рассказывают, до 96 лет ежедневно играл одну и ту же пьесу Баха, не испытывая ничего другого, кроме все нового и нового восхищения[54]. На Востоке из бесконечного смакования одного и того же сумели сделать великолепный художественный мотив, выражающийся в неутомимом использовании одной темы. При этом каждое новое повторение не является абсолютной копией других повторений, обнаруживая мельчайшие отклонения. В этом, к примеру, красота нескончаемых монотонных песен египетской певицы Умм Кульсум: на слух западного человека они кажутся ровным однообразным потоком звуков, в то время как в них полно незаметных различий в силе и интонации голоса, которые уловит внимательный слушатель. То же самое можно сказать и о прекрасной музыке индейцев: это сказка странствий, застывшая на долгие мгновения, это упоительное погружение в одну ноту, которая тянется и тянется без конца, с бесконечным количеством модуляций. Ясная, медленно затихающая мелодия пробуждает в нас более тонкие чувства, чем пробудило бы простое изобилие звуков. Чтобы различить микроскопические оттенки звучания, нужно обладать совсем другим слухом.

Это еще и часть воспитательного процесса: обучение новому путем многократного повторения. Мы знаем, что порой единственно настойчивостью и упорством, часто до ужаса монотонными, мы способны вбить себе в голову какой-то предмет, справиться с какой-то трудностью. Снова и снова принимаясь за дело, рано или поздно овладеваешь им в совершенстве. Таким же образом следует поступать и в философии, и в науках, и в политике: нужно неустанно пропускать через себя одни и те же идеи – идеи прежние, а не те, что пришли к нам или усвоены нами только сейчас. В том, чтобы повторяться – для художника, ученого, политического деятеля, – нет ничего постыдного: это не признак слабости, но признак настойчивости и упорства. Великие открытия совершаются, лишь когда неустанно возвращаешься к одной и той же теме, все больше углубляешься в уже проложенную борозду. Твердость и постоянство – основная заповедь нашей воли. Однако существует и вредное упрямство – как те вечно недовольные существующим порядком старики, которые с возрастом впадают в левизну андропаузы. Это тешит их иллюзией, что они совсем не постарели, и они, не утруждаясь критическим взглядом, вновь подхватывают маоистские или троцкистские лозунги своей молодости. Они зовут это верностью своим взглядам, но на деле это не что иное, как упорствование в собственной глупости.

При повторении возникают расхождения, основанные на многообразии вариантов. Возьмем, к примеру, настенные или наручные часы: они образуют плоскость, в основе которой лежит окружность, и представляют собой поистине «подвижный образ вечности» (Платон, «Тимей»). Подобно коклюшкам, стрелки часов соединяются и разъединяются, плетя кружево из секунд и часов. Но напрасно они без устали бегают по кругу, как белка в колесе, в своем постоянстве создавая иллюзию, что ничего не меняется: время неумолимо движется вперед, и нынешний день непременно закончится в полночь. «Как можно долго-долго идти, но так никуда и не прийти? Оборачиваясь вокруг своей оси»[55]. Часы с циферблатом – геометрическим местом пересечения времени и вечности – уникальны тем, что это своего рода одобряемое всеми надувательство: в отличие от песочных часов, где песок утекает неумолимо, совершенный круг циферблата оставляет у нас впечатление, что все замерло, что все возрождается, незаметно и безболезненно. Стрелка часов – узенькая щель между прошлым и будущим – своим движением отмечает воображаемый застой. Она описывает круг за кругом, притворяясь, будто стоит на месте. Это повторение не похоже на описанное Ницше в утопии о вечном возвращении, где «дом бытия» снова и снова возводится одинаковым, всегда, год за годом. Наоборот, повторение – это то, что, раз за разом вороша прошлое, открывает дорогу будущему; это реитерация, предполагающая каждый раз новый замысел.