Недолговечная вечность. Философия долголетия

Выходит, нужно стареть, не позволяя при этом стареть своему сердцу: стареть, сохраняя влечение к удовольствиям, ко всему земному, и любопытство наравне с более молодыми поколениями. В этом отношении Шопенгауэр или Чоран – эти великие хулители здешнего, земного мира – представляют собой вполне воодушевляющее чтение, поскольку неистовство их аргументов против жизни можно понимать как объяснение в любви наоборот. Брюзга не находит ни малейшего повода для радости: все вызывает у него недовольство – друзья и близкие, весна, лето и зима. На его взгляд, общество уродливо, хотя уродлив только его взгляд, а не предметы или явления, которые он созерцает. Взор старого брюзги застит то, что философ Эдмунд Гуссерль называл «пеплом великой усталости». Старикам нравится думать, что мир вот-вот рухнет – ведь они собираются оставить его и не хотят о нем сожалеть. Однако мир нас переживет, и молодежь смеется над нашими проклятиями. Упадничество – это всегда не что иное, как попытка примерить на историю человечества удел, доставшийся каждому из нас: постепенное старение и смерть. Преклонный возраст больше, чем всякий другой, время уныния – того недуга, что поражал христианских отшельников, запертых в своих кельях, и отвращал от них божественную любовь. Вместо экстатического восторга они погружались в печаль и безразличие по отношению к собственному спасению и покидали свое убежище, чтобы возвратиться в наш бренный мир. У пожилого человека больше нет этой возможности, он обречен сетовать на судьбу с каким-то мрачным наслаждением. По ночам почти всегда на него будто опускается разъедающий душу туман. Что заставляет нас жить в 50, 60 или 70 лет? В точности то же самое, что в 20, 30 или 40. Жизнь всегда остается восхитительной для тех, кто любит ее и дорожит ею, и ненавистной для тех, кто ее проклинает. Мы вольны менять наше отношение к жизни, за короткое время переходя от неудержимого восторга к безнадежному отчаянию, и наоборот. Жизнь в любом возрасте – это непрерывная борьба между увлеченностью и усталостью. Никакого смысла в человеческом существовании нет, это всего лишь подарок, нелепый и великолепный.

Я живу и не знаю, как долго,
Я умру, и не знаю, когда,
 Я иду, и не знаю дорогу.
Отчего ж я так весел тогда?[52]

(Мартинус фон Биберах, немецкий священник, XVI век.)

Два свойства повторения

Если время – это наше наказание, то оно может стать и нашей наградой: оно дарит нам нелепую, но необходимую иллюзию того, что каждое утро мы начинаем жизнь заново. Время ведет обратный отсчет, приближающий нас к концу, и вместе с тем оно чудесным образом позволяет нам снова и снова совершать одни и те же поступки. Повторение – амбивалентная сила: оно бесплодно и плодотворно, оно равно иссушает и преображает. Повторение является минимальным условием, чтобы удержаться на месте и двигаться вперед. В этом случае нам кажется, что два живущих в нас времени – его линейное течение и его циклическое развитие – примиряются между собой и дают нам ощущение движения вперед на фоне видимого бездействия. Мы не любим повторов, однако в жизни они то и дело встречаются: многократные подходы в спорте, возвращение к творческой или другой деятельности, возобновление театрального спектакля, учебы, восстановление предприятия после упадка или страны после кризиса, перечитывание забытой классики, повторный брак, встреча со старым другом, повторение прошлых поступков в настоящем. Повторение «заставляет человека, вспоминая, предвосхищать то, что будет», как говорил Кьеркегор, оно представляет собой «вторую силу сознания»[53], те хорошие воспоминания, благодаря которым строится наше будущее. Поскольку нужно «охватить существование в целом», прежде чем начать жить, повторение раскрывает в нас скрытые способности, будит возможности, о которых мы не подозревали. Другими словами, происходит движение по спирали – мы возвращаемся, но никогда точно к тому же самому и точно на то же место; было бы иллюзией полагать, что мы обновляемся полностью, но еще худшей иллюзией будет потерять надежду на новый расцвет. Жизнь имеет двойную структуру: старый привычный мотив переплетается с новой удивительной мелодией. Плодотворный повтор защищает нас от пустого бесплодного вздора. Он становится источником удовольствия, когда под маской старого и наскучившего появляется нечто новое, когда ломаются рамки знакомых схем – чтобы их расширить. Кажущаяся обычность порождает новое и необычное под видом соблюдения правил. Но и сам по себе «привычный мотив» является сложным процессом; если одних он угнетает, то других – успокаивает, представляя собой род психологического убежища, где можно укрыться от нападок этого мира. Есть что-то гипнотическое в монотонном рокоте жизни, полностью известной нам наперед.