Такова пора бабьего лета нашей жизни: это отвоевание права на утраченные возможности, даже если их потенциальная область день ото дня сокращается подобно шагреневой коже. Необходимо, чтобы наше сознание оставалось открытым для волнения и привязанности, чтобы оно никогда не пресыщалось чувствами. Вспоминая о девушке, чье лицо «в свете утренней зари <…> было розовее неба» – она проходит вдоль поезда, остановившегося на полустанке, предлагая проснувшимся пассажирам кофе с молоком, – Марсель Пруст пишет: «Глядя на нее, я вновь почувствовал желание жить, которое воскресает в нас всякий раз, когда мы снова осознаем красоту и счастье»[154]
. Однако аромат уходящих дней кроется в простом, но решающем факте: не знать заранее, что найдешь, открывать для себя новые пути, не сводить всё без конца к себе самому. Это –Погоня за увлекательной жизнью должна подчиняться двум противоречивым требованиям: мы должны быть вполне довольными своей судьбой – и вместе с тем внимательно прислушиваться к шепотам мира, еле слышной музыке нового и необычного. Восхищаться чудом сегодня – и быть готовыми изумляться неизвестному.
В демократическом обществе, говорил Алексис де Токвиль, каждое поколение представляет собой новую нацию, и традиция – не безусловное требование, а скорее рекомендация. Передавать ее стало сложной задачей: для старшего поколения есть большое искушение смириться, преклонить колени перед младшим из страха быть списанным со счетов – на это указывал еще Платон в своем «Государстве». Но отдать все на волю новых поколений, одним махом смести наследие прежних эпох, доставшееся нам от предков, чтобы нести его потомкам, – это значит не помогать молодым, но держать их в темнице настоящего, заточить их в границах современности, чьим эхом и зеркалом они являются. Таким образом, мы перестаем быть наставниками в созревании и становимся наставниками в раболепстве. Вместо того чтобы учить долговременной необходимости, мы становимся подобострастными угодниками юности и текущего момента. Ментор превращается в лакея, учитель – в льстеца.