Недолговечная вечность. Философия долголетия

Утопия о человеке, способном победить смерть, далеко не нова. На протяжении веков не раз испытывались различные способы продления жизни: впрыскивание свежей юной крови, эликсиры жизни, ограничение в потреблении калорий, строгое вегетарианство, волшебная сыворотка, болгарский йогурт, половые гормоны и прочее[173]. В отсутствие чудодейственных процедур, которые гарантировали бы каждому из нас посредством регенерации клеток или крионирования жизнь до ста лет, нам остается другой метод: систематическое воздержание. Огюст Конт уже в XIX веке разработал строжайшие правила: ограничивать себя в возбуждающих средствах, табаке, кофе, алкоголе, пище, следить за рационом питания, отказаться от секса – «главного возмутителя наших инстинктов»[174]. Увы, родоначальнику позитивизма не было суждено прожить дольше 59 лет – скромный результат для столь тяжких усилий. Основным аргументом в полемике против поборников бессмертия могло бы стать то, что, изо всех сил сопротивляясь смерти, они забывают жить. Сохранение клеток и тканей, восстановление поврежденных органов по принципу замены испорченной детали в механизме, регулярные биотесты, перепрограммирование клеток, «умные» импланты – эти операции могут поглотить всю нашу энергию и увести в сторону от главного вопроса: что делать со свободным временем? Пытаться продлить себе жизнь всеми возможными средствами, лишить себя алкоголя, вкусной еды, любви, снизить калорийность рациона – «облегчить тарелку, чтобы удлинить жизнь», прибегать к ежедневному обогащению организма витаминами, клетками, кровью по образу некого педантичного Дракулы, – все это означает запрещать себе жить, чтобы любой ценой перевалить за 100-летний возраст. Конечно, долголетие – результат не только генетической лотереи, но и работы над собой, но порой оно напоминает умерщвление плоти христианскими аскетами. Надо признать, что все мы разрываемся между желанием получать максимальное удовольствие от жизни и стараниями поберечь свои силы, чтобы прожить максимально долго. Среди нас есть те, кто хочет продержаться подольше, и те, кто хочет чувствовать побольше, но подавляющее большинство хочет и того и другого. «Жаркая жажда жить» (Поль Элюар) становится канонической ценностью, даже если ее приходится завоевывать ценой ужасных лишений: в качестве примера можно привести американского студента, героя телерепортажа конца XX века, который ел только раз в день и только пищу на основе злаковых и натурального сока, не брал в рот ни капли алкоголя, не занимался любовью, избегал мастурбации, деятельности, связанной с риском, – и все это, чтобы достигнуть почтенного возраста 140 лет. Он был тощим и к тому же признавался, что жизнь его невыносимо скучна. Вот он, сегодняшний образ мучеников бессмертия. Они зацикливаются на способах продления жизни, не спрашивая себя, какой смысл ее продлевать, не замечая, как превращается в ад их нынешнее существование. Ведь, как говорил Цицерон, «даже краткий срок нашей жизни достаточно долог, чтобы провести жизнь честную и нравственно прекрасную»[175]. «В чем ваш секрет?» – с жадным интересом спрашивают у столетних стариков и старух. Ответы неизменно одни и те же: от души смеяться, от души есть и пить, много любить, курить сигары, не отказывать себе ни в чем. Это именно то, чем занимаюсь я сам, а чувствую я себя все хуже и хуже. На факультете мне советуют немедленно остановиться, если я хочу протянуть еще год. Но кто эти люди, что позволяют себе все, что мне запрещено? Откуда они взялись?

Получить отсрочку от смерти: до недавнего времени это подразумевало избегать изнурительного труда, тяжелой подневольной работы. Отныне это означает кипучую и ожесточенную деятельность, маниакальное стремление накопить кучу дней, вырванных из жизненного календаря. В некотором роде это все равно что умереть при исполнении задачи жить вечно. Жизнь, так же как и любовь, – это не марафонский забег, где мы должны продержаться максимально долго благодаря самым разным ограничениям и медицинским осмотрам, но определенное качество отношений, эмоций, занятий. Когда она сводится только к тому, что мы без конца перебираем, какой из наших органов сейчас нуждается в починке, разве остается в ней еще хоть какая-то ценность? Что может быть печальнее, чем дома престарелых, где старики, пережевывая воспоминания, ждут своего конца и где их кормят, одевают, поднимают с постели и моют, будто иссохших лепечущих младенцев.