Недостающее звено

Я почти спустился к мосту «Нефтянки», когда услышал, что кто-то шаркающим бегом меня догоняет. Это был Булат – младший «керосинщик». Оказалось, что его мама с утра отправила к дяде с каким-то поручением, а кто его дядя, я понял. Это тот, старший из братьев татар, приятель моего детства, мама которого нас, малышей, вылезших из снежных сугробов, пригревала у печки и поила каким-то особым татарским чаем с чак-чаком, а дед-лошадник пускал на чердак, лузгать шишки. Проходя по мосту, Булат как-то смутился, а я глядел на нефтеловушку, которая вот-вот должна будет изрыгнуть порцию плотной и черной отравы. Шли по тротуару, с обеих сторон уже не торчали, а были прибиты к земле будыли осоки.

На кочке сидели два здоровенных стервятника, ожидающие, что мы вот-вот пройдем мимо, а я опять услышал тот самый уже и не свист, а тоненький писк. Булат, который, как только наступало лето, жил на мари, сразу определил, откуда звук, ткнул пальцем в сторону стервятников и сказал, что там вроде бабочка какая-то. Мы пошли туда, огромные черные птицы отшатнулись от нас, отлетев на десяток метров. То была не бабочка: между двумя кочками лежала птичка в два пальца величиной. Ее за бабочку и приняли, так как она махала поднятым крылышком. Она была обессилена и еле двигала своей «ручкой», подзывая помочь ей выжить. Булат аккуратно взял птаху в руки, это был куличок с длинным клювом и глазами-бусинками. Куличок сейчас не оказывал ни малейшего протеста, Булат сразу сунул его себе в карман. Мы с ним договорились, что он сегодня же отдаст птичку тете Маше, а она пусть сама распорядится ее судьбой. Так мы и дошли до Чеховки, он свернул в Сезонку, а я пошел дальше, к базару. Вороны, которые все это время летели над нами и орали, отстали. Они нас ненавидели, потому что, как им казалось, мы поступили несправедливо, ведь согласно законам эволюции, кругом идет естественный отбор, и выживает сильнейший и приспособившийся. Слабому же отписано быть съеденным.

На базаре в магазин опять сгружали водку. Бутылки художественно перезванивались, а терпигорцы стояли кучкой в сторонке и неотрывно смотрели в ту сторону. Среди них был и тот сосед, дядя Коля, в синем занюханном длинном пальто. Они сейчас просились в грузчики, но та баба, что принимала товар, грозила им, что вызовет милицию, но, видимо, не так уж грозно орала, раз те не уходили. Мучение алкогольным голодом было сильнее страха за жизнь.

На главной площади города от праздничного осеннего воздуха веяло свежестью и чистотой. На блестящей городской Доске Почета, которую собрали из привезенного диковинного камня, были вывешены портреты почетных жителей города. Лица их были гордые и открытые, и все они – нефтяники, других не было. И могли ли быть здесь писатели, поэты, художники или музыканты? Конечно же, нет, ибо город производил продукт, но не жизнь. И уж точно на той Доске никогда не могло быть спортсменов, потому что спорт здесь был навязан, с разрешением существовать на усмотрение местных властей, которые регулировали все процедуры от рождения до похорон, а труд был славен только тот, который производил продукт, остальное – вторично, ибо нецелесообразно.

В спортзале играли в волейбол, физрука на судейской скамейке не было. Со свистком сидел какой-то студент. Он мне и кивнул головой в сторону конторки. Физрук сидел в своем обычном голубом спортивном костюме и заполнял учебный журнал, видимо выставляя оценки. Мне он, похоже, искренне обрадовался, тут же включил чайник и, еще минуту что-то пописав, отложил журнал. Сказать по-честному, вид у него был уставший и какой-то напряженный. Своего товарища и нового наставника из Дома пионеров он после первой тренировки еще и не видел, но сказал мне, что, судя по реакции его супруги, с которой он случайно столкнулся сегодня в коридоре техникума, муж ее был очень доволен, как-то взбодрился и загорелся этим делом. Физрук нервничал: видимо, было еще что-то, чем он хотел поделиться, но не знал, как начать. Но, отхлебнув чая и проглотив уголок печенья, он все же начал: