Недостающее звено

Мама рассказывала еще и еще, и тут вспомнила Казыку, которого мы дразнили хохлом. Он жаловался, что тоже ходит во Дворец спорта и часто меня там видит, но я не здороваюсь – или не узнаю, или игнорирую. Я его, честно, не игнорировал, а просто презирал. Он был очень даже «нашенский». Прославило его одно происшествие, после которого он получил свое прозвище. С самых малых лет, если от мамы он получал три морковки, угостить друзей, то приносил их только две, а потом честно делил все на троих, в том числе и на себя. А тут сосед написал на соседа, что тот обжирается икрой и, может, даже приторговывает. По данному заявлению на первое самостоятельное дело отправили девочку-дознавателя, а для подкрепления дали ей Казыку с повязкой. Приехали по адресу и, конечно, никаких излишков икры не нашли. Была одна банка, которую мужик привез с вахты из леса. Для возбуждения дела явно не хватало объемов, но на выходе из домишки этого рабочего Казыка прихватил под куртку банку, четко зная, что за ним никто не побежит. Он уселся в УАЗик рядом с водителем. Пока дознаватель в машине писала отказную, он левой рукой банку придерживал сбоку под курткой, прижимая ее к ребрам. Это дело обещало холодную закуску. В УАЗике очень плохо включался рычаг коробки передач, и шоферу приходилось прикладывать значительные усилия. Так вот, он к рычагу так приложился, что его железный набалдашник прямо ударил Казыку, и точно попал в то самое место. Трехлитровая банка лопнула, и все потекло, источая закусочный запах; оно текло частично вперед, под ноги Казыке, а частично – назад, на форменную обувку молодой дознавательницы. Ко всем этот рассказ пришел от болтливого шофера, и «нашенские» тут же прозвали Казыку Спизд. Так он теперь и бегал Спиздом, и ручкаться с ним как с другом детства у меня не было никакого настроения.

Так вот мы с мамой и общались, пока она не вынесла окончательный вердикт: что пирожки будет печь поздно, чтобы к утру они еще были мягонькими и теплыми, а вот плохо, что она рано на смену и даже проводить меня не сможет. Мама намешала ведерко отварной перловки, раскрошила полбулки хлеба и из мешка побросала гороха. Подумав, еще чуть добавила, все перемешала и пошла кормить хозяйство. Я видел, что ее будет очень трудно разлучить со всем этим, и был уверен, что она с первого дня моего ухода в армию и до самого возвращения будет собирать яички, вот что такое мама. А я ведь не собирался возвращаться, мне не хотелось быть тем, кому страшно от дома в трех шагах. Я чувствовал в себе потребность сходить за горизонт, который вечно приближается и вечно ускользает, как исчезает справедливость. Но я пойду той дорогой, потому что узнал, где начало пути.

Быстро спускались сумерки, и марь начала растворяться в них. На узкоколейке загорелись прожекторы и начали катать трубы, а по телевизору пел Кобзон. Мама посадила в духовку первую порцию пирожков. После Кобзона объявился киножурнал «Хочу все знать» – тем, кто не привык отступать, он поможет все познать. А потом подпольные жители начали атаковать картофельный ящик под полом. Они несколько раз, похоже, поднимались в атаку, но отступили. Так я и уснул в тот вечер, в рассуждениях о том, кому что по зубам в этой жизни.

Часть II. В последний бой

Утром раньше будильника меня разбудила мама, которая спешила убежать на смену. На прощание мы с ней поцеловались, и я проводил ее до калитки. Мой автобус прибудет к остановке где-то в 10:20. Времени у меня было еще достаточно. Сборы я начал с бумажек и паспорта, это много времени не заняло. Потом в сумку сложил бельишко, обувь спортивную, дареную, полотенце прилагающееся. Какое-то время думал, в сумке было еще много места. Снял со стенки ни разу не надетые перчатки и сунул их туда же. Борис Николаевич сегодня смотрел на меня со стенки как-то по-особенному. Похоже, провожал меня по-своему, по-олимпийски.