Недостающее звено

На том тема и была исчерпана. А я подумал, что из меня бы получился отличный лицемер и лицедей в одном лице. Потихоньку в голове оформлялся план, и то, что я начал сотворять, было началом его реализации. Я занимался только тем, что выдумывал этот план и читал учебники, которые и так практически знал наизусть. Почему-то мне экзамены не казались главным препятствием к поступлению. На первый план сейчас вышли мысли о получении отпуска на родину. И еще, он был нужен мне в точно определенные сроки: с 17-го, воскресенья, до 27-го, среды. Это, конечно, уже после возвращения со вступительных экзаменов. Потом, после отпуска, я еще месяц в героической армейской части, а потом уже – в студенческой аудитории, где намеревался пробыть все пять лет. В этой схеме отпуск был самым слабореализуемым звеном, но мне очень хотелось побывать дома, и я это ощущал прямо на физическом уровне. Я собирался посетить место погребения своей пуповины. Оказалось, что притяжение к той земле было сильнее, чем я рассчитывал. Что-то вроде этих мыслей было, наверное, и у буфетчицы из чайной. Ее прелести, как обычно, были вывалены на прилавок, а глаза – очень грустные, и она мне страдальческим голосом поведала, что собирается вернуться на родину. И, не дождавшись вопроса, сама ответила:

– Потому что меня здесь никто по-настоящему не любит.

– А как это, по-настоящему? Значит, без доступа к телу?

Она смутилась, что-то пыталась ответить, но тут зашел прапорщик из соседней роты, и она осеклась. Наверное, в глазах прапорщика и была та самая любовь, по которой она страдала. Только сейчас, по прошествии года, как я приехал сюда, начал ощущать, что мой организм наполняется силой и выносливостью. Я здесь вставал раньше всех и, несмотря на погоду или что-то другое, занимался физическими нагрузками. Не было утра, чтобы я это пропускал. Теперь я опять стал по 200 раз отжиматься и сел в оба шпагата. Уделял я внимание еще и турнику, я с ним хорошо подружился. Но за все это время я не продемонстрировал даже намека на какую-нибудь боксерскую технику. Я всеми силами пытался избавиться от своего прошлого, я был просто человек, укушенный змеей и долго лечившийся от этой хвори. Я даже по телевизору бокс не смотрел, не было ни интереса, ни любопытства.

А прапорщик так возбудился этой политинформацией, что уже на завтра поведал мне о своих планах. В сентябре планируется большая конференция комсомольского актива, и нашему подразделению, хоть и не с докладом, но поручено выступить в прениях по заранее подготовленным вопросам. Я замер: наверное, он мне хотел предложить выступить в прениях по Новочеркасску 1962-го года, где полковники и генералы, которые освобождали нашу страну от фашистов, заставляли своих солдат стрелять в женщин, детей и стариков. Могучая сила партийной идеологии смогла их к этому принудить, ибо она, наша партия – честь и совесть нашей эпохи. Но все, что касалось Новочеркасска, было, конечно, военной тайной. Прапорщик заговорил совсем о другой теме. Первый главный вопрос, по которому предстояло выступить в прениях, – это комсомольская летопись БАМа. Прапорщик, который отличный вожатый, закатил глаза, сложил губы трубочкой и пискляво запел:

Слышишь, время гудит – БАМ!

На просторах крутых – БАМ!

Это колокол наших сердец молодых.

Все это прозвучало, как симптом развивающейся шизофрении. Пропев эти строчки, он явно был охвачен идеей подчеркнуть романтизм и важность поручения. Эта песня – шедевр поэтического таланта Р. Рождественского. Знаменитую песню, написанную, как и принято, к сроку, всегда слушали стоя. А второй вопрос был еще интереснее и звучал так: «Стыковка Союз-Аполлон – шаг в разрядке напряженности между двумя сверхдержавами». Да, если б меня затянули в прения по любому из этих вопросов, то точно в этот же день выгнали бы из комсомола. Но я соглашусь выступить по любому вопросу согласно стратегической линии, на условиях, что прапорщик похлопочет о предоставлении мне отпуска на родину на 10 дней. Как бы, по любым обстоятельствам, можно даже сердечным. Прапорщик услышал меня, и хоть был совсем молодой, но про сердечные обстоятельства понял и, зардевшись, по-детсадовски спросил:

– Что, невеста?

Я тоже вроде как смутился и неопределенно что-то пробурчал. Он рассказал, что все узнает у командования, но у него есть право своих самых активных комсомольцев выдвигать на поощрение. Все, первый кол я воткнул в их идеологический гроб. Оставалось ждать, а это я умел.