Недостающее звено

Картошку я перемыл до красного блеска и поставил варить на плитку, а травку большим ножом мелко порубил и пошел с курями здороваться. Числом они не изменились, но, казалось, стали более подозрительными, встретили меня совсем без звуков и клекота. Но на вываленную зеленую массу бросились наперегонки, а вот подпольные их сожители проявились даже очень живо. Из-под пола то и дело выглядывали морды, и показалась самая главная, та, что звалась Секретарем. А может, это был и не Секретарь? Твари всегда плохо различимы. У курей нашлось три яйца, они были теплыми и чуть липкими, но, без сомнения, настоящими. Пока картошка доваривалась, я сходил, нарвал лохматого укропа и, порезав его мелко, ошалел от нежного запаха. Потом я слил картошку и насыпал туда укропа. И тут увидел, что у калитки стоит мама, и она меня в окно увидела, и ноги у нее, похоже, больше и не двигались.

Я выскочил на улицу и подхватил ее в створе калитки. У нее по лицу текли слезы, и она не могла и слова произнести. Мы с ней тут и присели на приступку. Оказалось, что она сегодня не дежурит, а вот в магазин пошла за крупой да хлебом. Она плакала и все спрашивала, почему я так рано приехал из армии. Она страшилась, что я сам оттуда убежал. Но я как мог ее успокоил, убедив, что отпуск получил за отличную службу. Я принес ей приказ командира, показал, она, прочитав, заулыбалась, а затем с новой силой заревела, и уже потом, с огромными помидорами в руке, она опять плакала. Но когда я уже ей вручил утюг и показал ей, как он пшикает, она окончательно успокоилась. Тут же, каким-то особым образом она взялась резать помидоры, вроде бы в своем детстве она как-то их сама так резала. Потом еще пару огурчиков, и все время говорила, что пахнет ее детством. Вот так мы и сели обедать, мама и сын. Честно сказать, мама за эти два года сильно сдала, как-то съежилась и была бледная лицом. Но ее живая улыбка и теплые глаза были такими же, как я знал их с младенчества. Все наши яства были летние, а значит, пахучие и ароматные, да еще со свежим хлебушком.

Были еще новости, я-то думал, что все их знаю из маминых писем, но, оказалось, увы. Эта новость была про Машеньку. После окончания педагогического училища она прожила с мамой чуть больше недели. Люся ее дождалась и быстро угасла.

– Машенька, схоронив маму, стала устраиваться учительствовать в ту школу, в которую вы по детству ходили. Ее не взяли, а потом и ни в какую школу не взяли. Люся, как человек, живущий под присмотром, пыталась отказаться от своей дочки и под своей девичьей фамилией определила ее учиться, а теперь это раскопали, признали документ об образовании фальшивым и отказали в работе. И вот на той неделе произошло страшное: Машенька, от безнадеги и страха жить, наложила на себя руки, удавилась на дверной ручке. Даже похорон не было, участковый составил протокол и ее просто увезли на труповозке. Но это было еще не все. За день до ее смерти я вот это нашла в нашем почтовом ящике.

Мама ушла в комнату и вернулась с бумажным пакетом, на котором было написано «С Новым годом», а из пакета я вытащил очень знакомый мне сборник Марины Цветаевой в зеленой обложке. И где-то на середине его была закладка в виде сложенного аккуратно листка с талонами на питание от ДСО «Трудовик», и на этой же странице были подчеркнуты строки великой русской поэтессы, затравленной властью.

– К вам всем – что мне, ни в чем

не знавшей меры,

Чужие и свои?!

Я обращаюсь с требованьем веры

И с просьбой о любви.

Это было из «Реквиема». Мне вдруг показалось, что меня куда-то несут, опять на одеяле, пропитанном кровью, а голова раскачивается. Набат должен начаться, но никак не начинается. Набат по всем затравленным, замученным, по их детям со сломанными судьбами, по всем пролитым слезам. Я смотрю на маму, она смотрит на меня, все понимает, что происходит, но она очень сильно боится за мою судьбу. А мне кажется, что сам-то я бояться уже не могу. Во мне была только лютая злоба, но идти вооруженным только злобой и кулаками, означает быстро умереть, как многие. Надо начинать с начала, а в начале было Слово, которое кто-то должен принести, чтобы восстать.

Великая русская поэтесса наложила на себя руки, до того тщетно пытаясь отречься от своих детей, чтобы те выжили. И наша Машенька, которая мечтала маленьких детишек учить азбуке, и от которой тоже пыталась отклониться мать, чтобы ее спасти и дать дорогу, также повесилась на дверной ручке. Их обеих увезли на труповозке, и у обеих не осталось даже могил. Между приездами этих труповозок было расстояние в 35 лет. И еще через 35 лет все обещало остаться таким же. Если что-то сотворилось в помойку, то это будет место обитания стервятников. Они будут жиреть и множиться, и можно не делать ничего, а можно сделать хоть что-то.

В эту ночь я совсем плохо спал, слушая, как гремят трубы, как крысы скребутся под полом, как какие-то люди не могут подняться к баракам и орут, пьяные, и спорят бухтящими в ночи голосами. И все время в голове у меня вспыхивали две строки:

– Послушайте! – Еще меня любите

За то, что я умру.