Недостающее звено

Заснул уже под утро. И сквозь этот тревожный сон слышал, как мама на цыпочках двигается по комнате, собираясь на дежурство. Солнце, в конце августа в такой час не очень яркое, но уже заглядывало в окошко. Его первые лучи пробивались в комнату между колючими листьями алоэ в горшке, который еще у бабушки стоял на подоконнике в барачной комнате. Я поднялся, проводил маму до калитки. Ее глаза были полны радости от того, что сын вернулся из армии с руками и ногами. Она всегда обо всех трудностях в жизни говорила одно и то же:

– Перемелется, мука будет, – и всегда добавляла. – Лишь бы не было войны.

Такова была высшая мудрость их поколения. Они выбрали собой же сотворенную реальность. Я прямо в трусах посидел на табуретке, потом пошел вдоль грядки, выдернул несколько незабудок на самых длинных ножках и сделал из них совсем маленький букетик. Зайдя домой, поставил их в отцовский граненый стакан. Я вряд ли мог ответить себе, о чем я в это время думал. Может, я думал о Машеньке, а может о Николае Максимовиче, а может – об отце или о сестрах из библиотеки. Мне вдруг вспомнилась та лестница с покалеченными ступеньками, которые вели в комнату Николая Максимовича. А скорее всего, я думал сам о себе. Первое, с чем мне сегодня хотелось закончить, это с ДСО «Трудовик». Отдать ключи от гостинки и больше ничего не иметь с этими людьми общего.

Солнышко потихоньку поднималось и разгоняло росу с георгинов и гладиолусов. Вроде как мое внутреннее равновесие потихоньку начало восстанавливаться. Разогрел до хруста вчерашнюю картошку в сковородке, добавил два яйца с оранжевыми желтками. Все это, казалось, еще больше укрепило мое равновесие. Я пошел искать на себя гражданскую одежонку, благо, что было тепло, и я как-то принарядился, только сейчас оценив, что в теле-то я раздался.

Режим «Нефтянки» никак не поменялся за эти два года. Сейчас в речке воды было мало, а потому пока все дерьмо подымется до щели перелива, подкопится еще пара тонн. Марь жила и дышала теплым летом, в траве блестели цветы, а в выси пели жаворонки. На прогретой солнцем доске тротуара сидела бабочка, медленно шевеля крыльями, а под доской светилась наполовину красная, а наполовину уже янтарная морошка. Я сорвал ее и стал жевать. Эта ягодка чудо-земли северной была главным лакомством нашего детства, часто мы ее ели недозревшую, какими и сами были, недозревшими. Но в небе и тогда кружили большие черные тени, высматривая что-либо из мертвого или из того, кто послабее. Все же я еще не восстановился после вчерашних новостей.

Чеховка, между помойками развесив стираное белье, сушилась. Базар, казалось, был пуст в столь ранний час. У торгового ряда стояла телега, запряженная лошадью, а из телеги доски поштучно затаскивали в помещение. Похоже, это был тот самый горемычный люд, который трудился, тряся поджилками, пытаясь заработать свою пару глотков. А на большом фасаде Дома пионеров вместо утверждающего лозунга о том, что мы идем верной дорогой, и что мы – товарищи, появился другой: «Достойно встретим XXV съезд КПСС. Да здравствует марксизм-ленинизм – наше знамя и оружие».

У городской управы стояли намытые черные «Волги», видимо, отцы города совещались по трепетным вопросам городской жизни. Шоферы толкались вокруг этих «Волг» цвета тех самых каркающих в небе теней. Шоферы курили и хохотали, но совсем не по-холуйски, как, бывало, хихикали, сидя на облучке, в свою рукавицу извозчики.

У дверей конторы стояла барышня. Она была похожа на Лолу Евгеньевну, в шарме ей не уступала, и очень смахивала на ту самую, из военкомата, что была в костюмчике для ролевых игр. Сейчас она была не цвета хаки, а в легком ситце, но все равно своего сексуального очарования не утеряла. Сейчас она стояла и так затягивалась сигаретой, что ее щеки проваливались, а губы вытягивались вперед, как у рыбы-прилипалы. Я поздоровался и зашел в помещение. Она так и осталась стоять, как стоят на воротах борделя, который обслуживает только дальнобойщиков. Налево, ожидаемо, никого не было, а справа последняя дверь была открыта. Я постучался и зашел. За столом сидела все та же бухгалтер-кассир. Увидев меня, она лениво, по-летнему спросила:

– Что, вернулся, голубок?

Я не стал вдаваться в объяснения, а сказал, что хочу отказаться от предоставленных мне квадратных метров. Она с усмешкой среагировала:

– Та площадь только числилась за тобой, а туда, кто ни попадя, шлюх возил.

Она объяснила мне, как написать отказное заявление, взяла ключ и напоследок высказалась:

– Беги из этого бедлама, – и закрыла за мной дверь.

Через входную дверь мне пришлось просачиваться сквозь аэрококтейль из дыма, вонючей косметики и еще чего-то, похожего на формалин и хлорку одновременно. Но, не сделав и трех шагов от дверей, услышал какой-то прапорский оклик:

– Чувак, вернись!