Недрогнувшей рукой

Мне было лет четырнадцать, когда у меня на руке развился огромный гнойник – флегмона. Лечили-лечили, в конце концов стало ясно, что без операции не обойтись. Меня положили в больницу, что само по себе стало некоторым шоком. Наркоз был общий, надели маску, но не предупредили о том, какие могут возникнуть ощущения. Довольно быстро я стала задыхаться, пыталась что-то сказать, но тщетно. Недалеко от меня гремели инструментами хирургические сестры, продолжая весело болтать, что еще больше усиливало мой ужас: я поняла, что произошла какая-то роковая ошибка и я умираю. Я отчетливо помню, о чем щебетали сестрички – о том, как лучше чинить порванные чулки. (Представляете, как давно это было!) Одна из них страстно рекламировала какую-то чудо-иглу для поднятия петель. И уже в полусознании я подумала, как это нелепо, что последнее, что я слышала в жизни, – разговор о порванных чулках…

Однажды я всего лишь споткнулась на лестнице: ничего особенного, нога подвернулась. Но боль была такая, что встать я некоторое время не могла. Я сидела в оцепенении даже не от боли, но от досады, что вот – раз, и другая жизнь: никаких тебе вечерних прогулок по снежным дорожкам или зеленым лугам, никакой зарядки по утрам (я еще не знала, что зловредная ступенька навсегда разлучила меня с любимыми горными лыжами и узконосыми зимними сапожками на каблуках). Я тогда, кажется, впервые поняла, как хрупок человек, что такое пресловутый “один неверный шаг”; новое знание с каждой минутой обретало все более расширительный смысл, и страшные картины могущих случиться мгновенных катастроф заслонили уже происшедшую беду. И именно на той злополучной лестнице я поверила и в то, что человек “внезапно смертен”.

А потом мне на голову упала с крыши сосулька. Судя по размерам осколков и реакции прохожих, мое легкое сотрясение мозга стало недорогой платой за это происшествие. И в аварии я попадала. Одним словом, всякое бывало. Когда я оказалась в Израиле во время хамасовских атак, сидела в бомбоубежище, а над головой рвались сбитые “железным куполом” ракеты и по нескольку раз в день жизнь прерывало завывание воздушной тревоги, почему-то я не столько думала о грозящей опасности, а перебирала в памяти все напасти, которые прошли мимо.

Болезни – без них не проживешь. Как это ни странно, по сию пору самой тяжелой болезнью в моей жизни была корь. Впрочем, именно так и бывает, когда детские болезни настигают взрослых. Я подхватила ее в детском театре, через несколько дней заразила пятилетнюю дочь. У меня была очень высокая температура и устрашавшая даже видавших виды инфекционистов сыпь: молоденькая медсестра, присланная из поликлиники взять кровь на анализ, долго стояла у двери, боясь подойти, и все спрашивала: “А точно не чума?” Болела голова, и было очень жалко себя, до слез. Я и плакала, а когда меня начинали успокаивать, сдерживать рыдания становилось невозможно. Подходила зараженная мною, тоже вся в коревой сыпи и ревущая в три ручья дочка и, захлебываясь, умоляла: “Мамочка, милая, не умри, а то меня злая мачеха изжарит на сковородке…” Ясное дело, я уже причитала в голос, краешком сознания проклиная разом все страшные сказки.

На мою долю пришлись три эпидемии.

Когда мне было семь лет, отец отправился в туристическую поездку в Индию. С ним в группе был художник Алексей Кокорекин (автор плакатов времен Великой Отечественной войны: “За Родину!”, “Смерть фашистской гадине!” и других). Из экзотической страны он привез черную оспу, которую не сразу диагностировали, но она стала быстро распространяться. Кокорекин скончался. При всей любви советских властей тщательно скрывать подобные ЧП, сделать это не удалось. Началась массовая вакцинация, Москва была закрыта, отменили даже железнодорожные и авиарейсы. Полномасштабной эпидемии удалось избежать. Естественно, все контактировавшие с покойным – вплоть до таможенников в аэропорту и продавцов комиссионных магазинов, куда он успел сдать привезенные сувениры, и людей, их купивших, – были выявлены и немедленно изолированы. Но родители вместе со мной скрылись за город от грозившего помещения на сорок пять дней в карантин (не знаю, как они на такое решились).

Летом 1970 года, когда была эпидемия холеры, я работала в археологической экспедиции на раскопках античной греческой колонии Ольвии. После окончания нашей смены мы, естественно, отправились в Одессу – всего-то сто с небольшим километров. О том, что Одессу закрывают на карантин и прекращают всякое транспортное сообщение, я узнала, вернувшись в Москву. Стало ясно, что улетела я оттуда одним из последних рейсов – в полном счастливом неведении…

Про пандемию ковида ныне живущим рассказывать не надо. Скажу только, что в самый первый, страшный ее период я дважды была в тесном контакте с людьми, тяжело заболевшими буквально на следующий день. Обошлось.