Недрогнувшей рукой

Мне приходилось много времени проводить с ними, запасаться терпением, а уходя – глубоко вдыхать несвежий городской воздух, со странным наслаждением впитывать уличный шум и скользить взглядом по толпе, потому что все это была реальность, а там, за дверями квартир, она истаивала с каждым днем. И казалось несправедливым, что в моей активной, наполненной жизни мне приходится так расточительно тратить время на уходящую натуру, что я ни в коем случае не должна выказывать спешки, торопиться уйти, ссылаясь на важные дела… Я уже знала, знала, что только потом, когда уже ничего не поправить, пожинаешь плоды: невыносимые уколы стыда, что жалела время, или наоборот – успокоение, что в целом не в чем себя упрекнуть.

Все мои изобретения, которые могли бы помочь даже не поддержать, а заместить слабеющую память (например, вслух считать: “раз-два-три”, глотая три вечерние таблетки, чтобы не думать, приняла ли), и масса прочих мелких мнемонических приемов действовали недолго. И угасание их физических возможностей не шло ни в какое сравнение с моим ужасом перед невесомым облачком испарявшихся ментальных. Я понимала, как для них, лишенных внешних впечатлений, были важны мои ежедневные приходы и долгие, по нескольку раз в день телефонные разговоры – почти единственная связь с удаляющимся миром. И я придумывала и придумывала, что бы такое рассказать, чтобы развлечь, но не вызвать в ответ страшного в своей правдивости: “А я уже никогда…”, на которое нечего возразить. Это была практически неразрешимая задача. И единственное, что было безболезненно, – провоцировать воспоминания…

Завидую людям с ранней памятью. Думаю: если эти ничтожные мгновения, застрявшие в сознании, так важны для меня, как же богаты те, у кого младенчество навсегда осталось частью жизни, а не рассказами старших.

В рассказе Борхеса “Фунес, чудо памяти” герой “знал формы южных облаков на рассвете тридцатого апреля тысяча восемьсот восемьдесят второго года и мог мысленно сравнить их с прожилками на книжных листах из испанской бумажной массы, на которые взглянул один раз, и с узором пены под веслом на Рио-Негро в канун сражения под Кебрачо. Воспоминания эти были непростыми – каждый зрительный образ сопровождался ощущениями мускульными, тепловыми и т. п.”. Это, разумеется, не то, о чем стоит мечтать, наверняка такая нагрузка трудно переносима.

Но мы проходим мимо прекрасных мгновений, а то и пробегаем, торопясь, на автомате, не фиксируя внимание на таких моментах, хотя надо копить их и иногда даже пересчитывать, как Скупой рыцарь заветные монеты, как деньги “под старость” или “на черный день”. Это своего рода подушка безопасности, которая спасет, когда сузится палитра впечатлений.

Однако уже сейчас, если тоска цепко хватает за горло и не нашептывает, а прямо-таки вопит, что никогда уже не будет ничего хорошего, да и было ли оно вообще, пресловутая сила воли противостоять этому неспособна. Одни лишь воспоминания могут вернуть утраченное равновесие и надежду. Многое повторяется, многое поправимо, многое зависит от тебя самого.

…Я терпеть не могу зиму, и каждый год переживаю страх, что снег никогда не растает, а деревья не покроются листьями. Когда-то я “запомнила” чудный вид на высокий берег Волги, куда за березовую рощу падал огненный шар солнца. Я теперь всегда могу закрыть глаза, увидеть этот дивный пейзаж. И никто у меня этого не отнимет.

В моих выписках есть замечательная формула, как когда-то я пометила, принадлежащая историку Василию Осиповичу Ключевскому (как ни искала, браня себя за тогдашнюю небрежность, сейчас источника не нашла): “Любимое занятие старости – подделывать воспоминания”.

Да, живительны и утешительны зачастую бывают не обычные воспоминания, а ложные – по-научному конфабуляции, когда события, происходившие на самом деле, совмещаются с придуманными, или даже замещаются ими, и человек остается в совершенном убеждении, что все происходило именно так, как ему подсказывает искаженная память. И, кстати, куда чаще толчок дают не прямые напоминания, а самые неожиданные и парадоксальные ассоциации.

* * *

Многие мои ровесники избегают даже говорить о надвигающейся старости и неизбежном уходе. Конечно, людям, верящим в жизнь вечную, отвечать на многие вопросы проще.

Но вот моя атеистка-свекровь на вопрос врача, заданный ей за два часа до смерти: “Что вас беспокоит?” – ответила, задыхаясь: “Меня беспокоит, хорошо ли я воспитала своих сыновей”.

Когда довелось так близко соприкоснуться с настоящей высотой духа, многое становится не страшно. Хотя бы писать о самом сокровенном недрогнувшей рукой.

Предполагаю жить

Искренне изумляюсь, для чего люди, главным образом женщины, пытаются скрыть свой возраст. На мой взгляд, куда приятней, если обо мне скажут: “Надо же, ей столько-то лет, а она еще…” Да, меняется отражение в зеркале, сужаются возможности, сокращается, как говорят экономисты, горизонт планирования. И, соответственно, растет цена времени.