Недрогнувшей рукой

Я не знаю, когда появился термин “аттестат зрелости”, во всяком случае, это не советский канцелярит, а понятие, бытовавшее еще в дореволюционных гимназиях. Так или иначе, если на минутку вникнуть в его истинный смысл, станет смешно: какая там зрелость у этих детей! И страшно подумать, что многие беззаботно резвящиеся на “Последнем звонке” мальчишки чуть ли не сразу становятся солдатами настоящих войн.

Что же касается собственно знаний, то кому раньше, кому позже (а кому, впрочем, и никогда) открывается, что путь от казенного “обнаружил при отличном поведении следующие знания…” до сократовского “я знаю, что ничего не знаю” растягивается на всю жизнь.

Синдром самозванца

На Новый год среди поздравлений было такое: “Ваш мастер-класс – лучшее, что случилось со мной в прошлом году, за вычетом разве что свадьбы”.

Благодаря гостей-учеников за то, что приехали ко мне за город, услышала в ответ: “Это вам спасибо. Мы же на вас подсели, как на наркотик”.

На семидесятилетие они подарили мне сертификат на полет на воздушном шаре.

О подобных вещах я напоминаю себе и повторяю-повторяю, когда в очередной раз меня охватывает чувство бессилия и начинает казаться, что ничего я не могу им дать, что мой анализ поверхностен, мои советы убоги, а то и вовсе закрадывается мысль, что за моей спиной они говорят обо мне всю правду… Но потом оказывается, что опять и опять в мою группу конкурс, и я успокаиваюсь. На какое-то время…

Если не считать работы в школе по распределению в качестве “молодого специалиста”, преподавать я начала в шестьдесят лет и совершенно случайно. Меня пригласили прочитать лекцию в Институте журналистики и литературного творчества – ИЖЛТ. В итоге я осталась там на несколько лет, придумала три авторских курса: о редактировании, о стилистике, о литературных журналах, вела дипломные работы… Вспоминаю с радостью и благодарностью. Чудесные студенты. А преподаватели… Евгений Жаринов, Арсений Дежуров, Михаил Павловец, Владимир Борисович Микушевич… и, как говорится, далее по списку. Никто ни разу не попросил у меня планы курсов, все ориентировались на посещаемость и отзывы студентов. Не знаю, была ли еще в каком-нибудь вузе такая творческая обстановка и такая свобода. Лишили аккредитации. Удушили… Правда, тогда я институт уже покинула, потому только, что захотела жить за городом и не быть привязанной к расписанию.

Но к тому времени в моей жизни возникла CWS, литературная школа Майи Кучерской.

Меня постоянно спрашивают: кто приходит туда, зачем людям, зачастую взрослым, состоявшимся в своей профессии, идти на курсы литературного мастерства? Неужели все рассчитывают публиковаться и стать знаменитыми писателями? У меня есть тысяча разумных, обоснованных ответов и один – самый точный и честный, но совершенно иррациональный: “За счастьем”. Почему-то спрашивающим не приходит в голову, что писательство – как вариант – может иметь целью не только стремление к Нобелевской премии по литературе (хотя иногда – и так). Впрочем, отчасти я их понимаю. Странное желание: составлять из букв слова, а потом превращать их в текст – “лучшие слова в лучшем порядке”, подчиненные твоей собственной логике и логике придуманного тобой повествования, заставлять вымышленных героев радоваться и страдать, предпринимать обдуманные и спонтанные шаги, совершать подвиги и ошибки, наконец – рождаться и умирать по твоей воле. Что поделаешь… Мне тоже многое кажется странным: подлёдная рыбалка, например.

Хотя лед тут присутствует, и очень тонкий. Я не устаю твердить про субъективность оценок, про то, как следует воспринимать критику, про творческие кризисы, но постоянно сталкиваюсь не просто с огорчениями – с отчаянием. И все мои стенания о необходимости самоиронии, о том, что, несмотря на всю серьезность, это все-таки игра, далеко не всегда достигают цели.

Я люблю своих… (постоянная моя трудность: не хочется говорить “учеников”, а другое слово не находится), короче – я их люблю. Мы проводим вместе много времени, видимся чаще, чем со многими родственниками и друзьями, не расстаемся, когда курс заканчивается. А каждая их публикация, книжка, победа в конкурсах – немножко и моя победа. Одним словом, я тоже иду туда “за счастьем”.

Еще один вопрос, который мне часто задают: “А что вы там делаете? Разве можно научить писать? Разве не талантом все определяется?” Ну как объяснить?

Мы разговариваем, наполняем друг друга. Как говорят пианисты о техничном, но неталантливом собрате: “Ему нечем играть”, так и без внутреннего богатства будет нечем сочинять.

Мы учимся читать, чтобы писать, обсуждать чужие тексты, чтобы понять собственные. Мы убеждаемся, что вдохновение вдохновением, но писание отчасти труд физический.

Мы создаем среду, в которой разговор идет не только о правилах, которые полезно знать, чтобы сознательно их нарушать.