Неестественные причины. Тайна Найтингейла

Адам продел руки в рукава халата и побрел к окну. Настало спокойное утро, вызывавшее в памяти первый день отпуска. Безумие прошлой ночи показалось ему сейчас далеким и невероятным, как легендарные штормы прошлого. Но доказательства реальности всего случившегося были налицо. Кончик мыса, видимый в выходившее на восток окно, выглядел перепаханным и совершенно разоренным, как после прохождения армии завоевателей, все выворачивавшей с корнем на своем пути. Хотя ветер уже стих и превратился в легкий бриз, почти неспособный поколебать растительность, море никак не могло успокоиться и громоздило до самого горизонта ленивые, словно насыщенные тяжелым песком волны грязного цвета, мутные и не способные отразить прозрачность неба. В природе оставался разительный разлад: море сохранило воинственность, а суша простерлась в полном изнеможении под кроткими небесами.

Адам отвернулся от окна и оглядел комнату, словно впервые увидел ее. Свернутое одеяло на спинке кресла у окна и подушка на его ручке свидетельствовали о том, что тетя Джейн ночевала здесь. Вряд ли дело было в тревоге за племянника: он вдруг вспомнил, что Лэтэма сгрузили здесь, в «Пентландсе», и она уступила ему свою комнату. Это почему-то вызвало у Адама раздражение, сменившееся стыдом: неужели он так мелочен, что злится на тетю за заботу о неприятном ему человеке? Неприязнь была взаимной, хотя это его нисколько не оправдывало; да и день ожидался достаточно травмирующим, даже если не начинать его с безжалостной самокритики. Но Лэтэм! И без него тошно… События ночи были слишком свежи в памяти, чтобы предвкушать светскую беседу за завтраком с партнером по ночному сумасшествию.

Спускаясь вниз, Адам слышал из кухни невнятные голоса. Оттуда тянуло знакомым утренним ароматом кофе и бекона. Гостиная была пуста. Значит, тетя Джейн и Лэтэм завтракают вдвоем в кухне. Он различил высокомерный дискант Лэтэма, но не голосок тети Джейн. Теперь он непреднамеренно перешел на крадущийся шаг, чтобы его не услышали, и преодолел гостиную на цыпочках, как воришка. Сейчас Лэтэм начнет извиняться, объясняться, даже — что за ужасная мысль! — выражать ему признательность. А вскоре весь Монксмир примется спрашивать, спорить, дискутировать, восклицать! Все, что они скажут, будет для него не ново, а удовлетворение от осознания своей правоты он давно перерос. Ответ на вопрос «кто» Адам знал уже давно, а с вечера понедельника для него перестал быть загадкой и ответ на вопрос «как». Зато большинству подозреваемых наступивший день сулил блаженное торжество, от которого Дэлглиш заранее морщился. Но они пережили страх, неудобство, унижение, и украсть у них заслуженное удовольствие было бы непростительной душевной скаредностью. Просто он пока что не торопился проживать этот день.

Гостиную кое-как согревал хилый огонь в камине, плохо заметный на солнце. Часы показывали начало двенадцатого, почту уже доставили. На каминной полке Адама ждало адресованное ему письмо. Даже издалека он узнал крупный почерк Деборы. Адам нащупал в кармане халата собственное неотправленное письмо к ней и, морщась от боли, поставил его рядом с ее письмом. Его мелкий прямой почерк выглядел по контрасту с ее размашистой манерой очень аккуратным. Конверт с письмом Деборы был тоненький и вмещал, видимо, единственную страничку. Догадываясь, нет, зная точно, что она могла написать на одной страничке, он уже боялся ее письма, видя в нем начало мучений этого дня, с которыми правильнее было бы повременить. Злясь на себя за нерешительность и неспособность даже на простой поступок, Адам услышал, как к дому подъезжает машина. Вот и они, его мучители, полные любопытства и предвкушения! Но в автомобиле он узнал «форд» Реклесса. Подойдя к окну, удостоверился, что инспектор явился один.

Через минуту хлопнула дверца. Инспектор не спешил, будто опасался приближаться к коттеджу. Под мышкой у него был магнитофон Селии Колтроп. День начался.

Через пять минут они сидели вчетвером и слушали признание убийцы. Реклесс, расположившийся рядом с магнитофоном, раздраженно поглядывал на него, словно был заранее раздражен его неминуемой скорой поломкой. Джейн Дэлглиш сидела, как всегда, в кресле слева от камина, неподвижная, со сложенными на коленях руками, слушая голос на пленке самозабвенно, как музыку. Лэтэм картинно привалился к стене, свесив одну руку с каминной полки и прижавшись забинтованной головой к серым камням. Он походил сейчас на старомодного актера, позирующего для рекламного плаката. Дэлглиш сидел напротив тети Джейн с подносом на коленях. Он то теребил вилкой нарезанный кубиками тост, то грел забинтованные руки о горячий кофейник.

Погибшая обращалась к ним со своим знакомым раздражающим смирением, но при этом четко, уверенно, обдуманно. Лишь иногда ее тон выдавал волнение, но она быстро успокаивалась. Это была ее победная песнь, но исполняла она ее с убедительностью и отстраненностью профессиональной актрисы, читающей вслух на сон грядущий.